— Таша, ты…
— Я думаю о том, как жить дальше, и… боюсь. Я вернулась сюда только потому, что больше мне некуда идти. И останусь здесь потому, что больше нигде не смогу задержаться.
— Таша… ты вот-вот положишь себе восьмой кусок сахара.
Она непонимающе уставилась на свою руку.
Медленно разжала пальцы, уронив сахар обратно в вазочку.
— Мы ещё не начинали жить дальше, — тихо сказал Алексас. — Мы и с прошлым ещё не разобрались. Даже Лив не забрали. Не надо пока задумываться о будущем.
— Но я не могу так, Алексас. Я не могу больше жить сегодняшним днём. Теперь, когда я одна, я должна об этом задумываться, потому что больше никто не возьмёт меня за руку и не поведёт за собой. Я сама должна вести… себя, тебя, сестру.
— Ты не одна. А я вполне сам дойду.
Алексас долго следил, как она помешивает приторное варево в своей чашке, и ложка глухо ударялась о глину.
Потом стук смолк.
— А ещё… я не могу себя простить. — Медленно, отстранённо Таша вытащила ложечку из чашки. — За то, что убежала. Тогда, из Клаусхебера.
— Ты не виновата. Ты испугалась, и это нормально. Арон должен был открыть тебе всё. Сам.
— Как я могла быть такой дурой? Поверить, что враг не причинит нам вреда…
— А ты не думала, что Воин тоже влиял на твои решения? Это зеркало с частичкой его сущности, то, как ты общалась с ним… — Алексас качнул головой. — Ты не могла не убежать, потому что Воин хотел, чтобы ты убежала. И он добился бы этого, так или иначе.
Таша судорожно вздохнула.
— А этот спектакль на поляне? Если бы я его не устроила, может…
— Не надо, Таша. Они оба мертвы. Ты живёшь дальше. Твои сожаления, твои домыслы ничего не изменят.
Её рука слабо опустилась на столешницу.
— Знаешь… он бы маме понравился. Возможно, когда-нибудь я бы и не лгала, называя его отцом…
Забавно представить, как они пьют чай все вместе. Алексас и Джеми, Таша и Лив, мама и Арон. Счастливая семья.
Счастливое будущее, которого никогда не могло быть.
Когда Таша закрыла лицо дрожащими руками, ложка упала на пол.
— Тише, тише. — Алексас опустился на скамью рядом с ней и обнял, заставив ткнуться лбом в его плечо. — Не вини себя.
Она не плакала: просто высшая степень отчаяния бросила её в жар, заставив жмуриться и трястись, как в ознобе.
— Таша, при встрече с тобой Арон фактически уже был мёртв, только ещё ходил. Его смерть оставалась вопросом времени. — Алексас тихо гладил её по волосам. — Воин не остановился бы. И обязательно выиграл бы, потому что по определению сильнее.
— Он сказал Арону, что не ограничится чем-то незамысловатым, — голос её звучал глухо, — сказал, что оставит ему только ненависть… и просто убил. Почему?
Алексас помолчал.
— Не знаю, — просто ответил он потом. — Может, решил, что всего этого достаточно… — вдруг отстранился, взял её за руки и потянул за собой. — Идём.
— Куда?
— Думаю, ты позволишь мне преклонить колени перед могилой Её Высочества Ленмариэль?
Таша посмотрела на него. Отвлекает? Хороши же у него методы…
Потом, безразлично кивнув, повела его прочь из кухни.
Интересно, успела ли могила чем-нибудь порасти, отстранённо думала Таша, спускаясь в сад.
— На заднем дворе?
— Да, — Таша завернула за угол.
Ещё шаг она сделала по инерции.
Потом застыла: не дойдя до разрытой могилы, подле которой чёрным шрамом зияло пепелище костра.
— Кто… — она не находила слов, — кто…
— Кто-то из деревенских?
— Откуда мне знать!
— В таком случае, думаю, нам стоит убраться отсюда. И поскорее.
— Но…
Странное ощущение в затылке. Прыгнувшие в глаза лиловые круги.
Поздно, успела подумать Таша — прежде чем темнота радушно распахнула ей свои объятия.
***
— Очнись.
Жар. Боль.
Солёный привкус, стынущий на губах.
Таша открыла глаза, чтобы увидеть мыски лаковых туфель, попиравших грязный дощатый пол; и эти туфли она узнала бы, даже не видя падавшей на них тяжёлой парчовой юбки.
Таша повернулась на спину, и скованные за спиной руки вдавились в пыль.
— Приветствую, святой отец, — выплюнула она, снизу вверх глядя на своего пастыря. — Так вы ещё и маг, оказывается?
Отец Дармиори отступил на шаг.
— Сколько верёвочке не виться… — смахивающее на варёную картошку лицо исказила улыбка. — Перекидываться не советую. По крайней мере, если хочешь встретить конец со всеми конечностями.
Каламбур, однако, отстранённо подумала Таша. Как смешно.
Цвергово серебро, значит. То-то ей наручники показались горячими. Впрочем, вначале подумала, что кровь застоялась: ещё бы, поверх к тому же верёвкой обмотали для надёжности.
— С чего вы взяли…
— Отродья оборотня наследуют проклятье суки, их породившей, — дэй нагнулся. — К тому же…
Когда он протянул руку к её лицу, Таша зашипела — но он почти ничего не сделал.
Всего лишь мазнул пальцем по её залитым кровью губам.
— Столько лет скрываться под моим носом… — дэй задумчиво разглядывал свой палец: в лучах света, просачивавшихся сквозь крышу, алая кровь отчётливо отливала золотом. — Дрянь.
— Такие слова да от вас. — Таша не без усилия скривила губы в усмешке. — А как же справедливый суд и всё такое?
— Над такими, как вы, суда быть не может. Вы — ошибка творения. Ошибки следует исправлять.
И, как это ни было жутко, Таша знала: он сделает с ней всё, что захочет. И ещё пятьдесят лет назад имел бы на это полное право, а даже когда право пастырей и деревенских старост на самосуд официально упразднили, из людских умов оно не ушло. Придя к власти, Шейлиреар всеми силами принялся искоренять тихие расправы над преступниками и нечистью, прижившиеся в маленьких деревнях; но это в больших городах и крупных поселениях надёжно властвовал закон и стража, а деревенские обычно делали всё, чтобы слухи об убийстве не вышли за пределы деревни.
Их вполне устраивало, что их жизнями и смертями распоряжается не какой-то там посторонний стражник или судья, а свой, родной служитель Пресветлой.
— Полагаю, мне положено знать, в чём меня обвиняют.
Он явно горел желанием рассказать, как открыл правду и поймал её. Иначе он бы здесь не стоял.
Таша всегда считала отца Дармиори живой иллюстрацией злых колдунов из легенд; и, как бы там ни было, одна общая черта со злодеями у него точно была.
