— Когда никто из вас не пришёл на сенокос, я явился в ваш дом. Мне не открыли. Я велел выломать дверь, мы обошли все комнаты и увидели кровь в детской. А потом кто-то углядел могилу на заднем дворе. И, — его зрачки сузились, — крест…
— Да, это я сделала, — подтвердила Таша, оглядывая окружающее пространство.
Прохудившаяся крыша, сквозь которую сочился солнечный свет, серые бревенчатые стены, полусгнившая койка, полки с пыльными банками…
Изба ведьмы-отшельницы.
— Недолго твоё святотатство продержалось, — в ухмылке дэя читалось злорадство. — Мы разрыли могилу. Домыслить, что произошло, труда не составило.
— И что же произошло?
— Вы с сестрой убили мать и сбежали.
Таша даже привстала от изумления.
— Вы спятили? Мы… оох…
— Лежать, — произнёс дэй, всадив мысок туфли ей в живот, наблюдая, как она крючится на полу. — Впрочем, ты права, не все смогли в это поверить. Гаст в том числе. Он сбежал в тот же день. Оставил записку, что поехал в Нордвуд за магом, который помог бы тебя отыскать. Домой он не вернулся.
Гаст… Ты, глупый бесшабашный мальчишка!
Вот оно что. Это даже не просто расправа с «порождением Мрак».
Это месть за любимого племянника.
— Ну а после мы сожгли труп, как положено, развеяли пепел по ветру на перекрёстке и принялись ждать вас. Конечно, я не надеялся, что кто-то из вас вернётся, но на всякий случай велел соседям приглядывать. И этой ночью мне донесли, что в окне у Фаргори горит свет… тебя оказалось так легко застать врасплох, что это даже унизительно.
Таша, наконец отдышавшись, повернула голову. Алексас лежал рядом: мертвенно-бледный, в крови, стёкшей из-под носа до подбородка, с закованными руками. Наручники были медными, с мелкой рунной вязью.
Противомагические?..
— Откуда же у вас такие замечательные игрушки, святой отец?
Таша искренне надеялась, что в голосе её звучит издевка — однако ответная улыбка дэя вышла куда изощрённее в своей жестокости.
— Что только в церкви не найдётся, с кем только слуги Богини не сталкиваются. А колдун колдуна чует издалека… в конце концов, эти наручники тоже завороженные. Не расплавятся.
По спине прополз липкий холод.
— Что вы…
— Всё обернётся пеплом. — Дэй отступил на шаг. — Я бы сделал это на главной площади, но кое-кто изъявил протест. Сказали, запах будет. Так что… здесь, в общем, даже лучше.
И только тут Таша услышала, как снаружи глухим прибоем шумит толпа.
Нет, неужели…
— Вы не можете, не смеете! — она сорвалась на крик. — Я… наёмники убили маму и похитили Лив, я отправилась за ней, я…
— Отпущения грехов тебе не положено, но помолиться ты можешь. Это никому не воспрещается. — Дэй отвернулся и двинулся к единственному, что сохранилось в избе на редкость хорошо — к двери. — Покой тебе и прах, Тариша Фаргори. Да найдёт твоя душа благополучно путь в Бездну.
— Нет, стойте, пожалуйста, НЕТ!
Таша рванулась, и боль обожгла запястья: наручники оказались кандалами, прикованными к ножке кровати.
Дверь захлопнулась. Стукнул засов.
— Подоприте и поджигайте.
Что-то скрипнуло, заскрежетало.
Шаги. Голоса.
Потрескиванье факела.
— Я невиновна! — Таша яростно рвалась к двери: невзирая на боль, выворачивая руки, стирая в кровь кожу на кистях. — Мы никого не убивали!
— Смерть оборотню!
— Да послушайте же вы! Маму убили наёмники, они… пожалуйста, умоляю, я…
— Сжечь тварь! Сжечь!
— В огонь!
— Сжечь зверя!
Таша осеклась, слушая, как клич разносится по толпе.
Треск. Шипение: огонь не хотел заниматься. Вот кто-то радостно закричал, но смолк — заплясавшие было язычки пламени сникли и погасли.
— Плеснуть масла!
Широко распахнутыми глазами Таша смотрела на запертую дверь.
Нет ничего страшнее толпы. В толпе не найдётся ни одного, кто услышит, ни одного, кто проявит милосердие, ни одного, кто просто подумает.
Всего-навсего за то, что она не такая, как они…
Хворост затрещал, и толпа торжествующе взревела.
Когда-то у этой самой избы Таша избежала смерти. Наверное, избежать её нельзя: можно лишь выиграть отсрочку.
Она одолела виспа из Белой Топи, вернулась с того света и одержала верх над амадэем, чтобы быть сожжённой заживо в родной деревне.
Глупая смерть. Действительно глупая.
Расплата за другую глупость?
Языки пламени взлетели под самые окна, заглядывая внутрь.
Таша смотрела на танец огня. Оранжевые струи пластично и чарующе тянулись ввысь, разбрызгивали искры, обволакивали дерево оконных рам…
Таша смотрела на огонь, и в глазах её светилось отражённое пламя.
Она не плакала.
Джеми. Алексас…
Зря вы пошли со мной, ребята.
Стена огня замкнулась и поползла вверх. Старые балки крыши сопротивлялись, сколько могли, но силы были неравны.
Всё обернётся пеплом…
Едкое марево обжигало лёгкие: дым сочился сквозь каждую щель. Комната пропадала в сизой мгле. Интересно, это дым или перед глазами всё плывёт? Голова кружится… а, впрочем, какая разница. Наплывающее беспамятство — это совсем неплохо. Так, наверное, ничего не почувствуешь… или проснёшься от боли?
Сон, всё это — кошмарный сон…
Балки затрещали. Крыша обещала скоро рухнуть, закончив всё.
И это…
…правильно.
Теперь они с Ароном будут квиты.
Прости, Лив, подумала Таша, и мысль мгновенно исчезла в головокружительном тумане. Прости.
Я солгала.
Я не вернусь…
Балки треснули в последний раз.
Во тьме гаснущего сознания она услышала знакомый голос, потом мелькнуло ясное небо, солнечный свет окутал её тёплой пеленой — и всё померкло.
Эпилог
Таша не сразу поняла, что проснулась. Во сне она бежала куда-то по солнечному лучу, а в один момент оказалось, что луч уже не сонный, а явный: он струился из окна, играя пылинками, и обливал закатным золотом белый камень потолка.
Таша повернула голову.
И улыбнулась.
— Знаешь, почему-то я так и думала, что первым делом встречу тебя…
Арон сидел в кресле подле кровати. Без улыбки, странно внимательно вглядываясь в её лицо.
