— Это — особый случай.
Подливая в фужер блеснувший янтарём напиток, слуга молчал.
Но молчание его звучало чрезвычайно выразительно.
— Ты чем-то озадачен, Альдрем.
— Это признание… довольно неожиданно.
— А по мне так очень даже ожидаемо. — Он взял бокал в руку. — Брось, Альдрем. Это её «очень люблю»… такое детское, невинное, чистое. «Люблю» девочки, которая не отличает дочернюю любовь от другой. Она ведь не знала отеческой любви, а ей отца хотелось. Она любила того, кого считала отцом, но тот ей родительской взаимностью не отвечал. А он — ответил. Чужой по крови человек, чудесным образом заменивший ей желанного папу… во всяком случае, она так думает.
— А его «люблю»?
— Полюбил, Альдрем. Акценты — это очень важно. И его «полюбил» — принятие её правил и её пути. И отрезание прочих.
Альдрем помолчал.
— Она и правда ещё ребёнок, — сказал он потом: печаль в голосе была почти незаметна. — Раньше вы с такими юными не связывались.
— Насчёт этого можешь не волноваться. Она повзрослеет. Гораздо быстрее, чем сама того хочет, — он рассеянно водил пальцем по краю бокала. — Я ей в этом помогу.
В камине обыденно потрескивало пламя. Огонь — это так… символично. В конце концов, эти игры всегда были на грани. Несмотря ни на что, он играл с огнём, ведь игры без риска не бывает.
Во всяком случае, в игре без риска нет никакого интереса.
— Всё же она очень милая девочка, — задумчиво изрёк Альдрем.
— У меня хороший вкус. — Он листал страницы своей памяти. — Она хочет помочь всем вокруг, даже когда сама отчаянно нуждается в помощи. Она видит мир прекрасным и удивительным, в лужах замечая не грязь, а отражённые облака. Она считает жизнь сказкой с обязательным счастливым концом, и даже в чумазом конюшонке углядит обладателя красивых глаз.
Шестая. Она шестая… сакраментальное число.
Шестая и последняя.
Это тоже очень символично.
— Самое поразительное, что это срабатывает. Окружающие видят, что о них думают хорошо, и им становится неловко от осознания того факта, что о них могут подумать иначе. Они стараются не разочаровать её ожиданий… но я искренне надеюсь, что многочисленные достоинства моей девочки не дадут тебе повода меня осуждать.
Он даже головы не повернул. По-прежнему смотрел в огонь, обводя пальцем хрустальный край.
Но с уст слуги сорвался короткий, едва слышный, почти судорожный вздох.
— Я всегда на вашей стороне. Вы же знаете.
— Мой верный Альдрем… знаю. Но напомнить порой нелишне.
Да. Эта игра определённо была не такой, как остальные. Остальные получались слишком… лёгкими. Впрочем, и правила везде были разными, и ставки — соответственно; в этот раз правила были действительно сложны, но и на кону стояло всё.
Лебединая песнь обязана быть лучшей. Последнее творение мастера должно остаться в веках.
Пусть этой игре и не суждено быть воспетой в песнях.
Во всяком случае, всей правде о ней.
— Может, по такому поводу я даже изменю своим предпочтениям, — произнёс он вслух. — Наконец.
— Предпочтениям, хозяин?
Он поднял бокал на уровень глаз. Взглянул на пламя, плещущееся в жидком янтаре, вязнувшее в россыпи жемчужных нитей крошечных пузырьков.
И улыбнулся.
— Оказывается, сидр Фаргори действительно не так плох…
Глава пятая. Моя королева
— И тут из камышей выпрыгнул, — Гаст выдержал зловещую паузу, — как думаете, кто?..
— Кузнечик? — радостно пискнула Лив.
Ребятня дружно прыснула.
— Тоже мне кузнечик! — Гаст вздёрнул подбородок, обиженный, что ему испортили весь эффект. — Это был висп… хоть ты, мелкая, и не знаешь небось, кто это.
— Висп из Белой Топи, — Таша невзначай щёлкнула сестру по носу, но вредина Лив только хихикнула. — Болотный дух, заманивает неосторожных путников в трясину на свет своего колдовского фонарика. Так что по тропе близ Топи лучше не ездить…
Гаст закатил глаза:
— Высокородная Фаргори-лэн, наша главная зубрилка! Сама тогда рассказывай, раз всё знаешь.
— Нет уж, Онван-энтаро*, - Таша состроила гримаску. — Ещё одна история, и прощай, мой бедный язык.
(*прим.: приставка, употребляемая при уважительном обращении к юноше или мужчине (алл.)
Лайя Зормари, до сего момента молча выплетавшая цветочный венок, вскинула голову.
— А пошлите к взрослым, — предложила она.
— Пойдёмте, — машинально поправила Таша.
Заслужив очередной косой взгляд окружающих, в очередной раз заставивший её пожалеть об издержках маминого воспитания.
Пусть Мариэль не уставала твердить дочери, что наследницу древних княжеских родов не должно интересовать мнение деревенской ребятни — Таше больно было понимать, что одноклассники считают её выскочкой и задавакой. Учится лучше всех, одевается и говорит, как знатная лэн, ещё им на ошибки указывает…
И если поддразнивания Гаста были дружеские, то остальных — вовсе нет.
— Я не против, — торопливо сказала Таша. — Пойдёмте… там-то наверняка будут действительно страшные легенды.
— Легенда про виспа страшная, — возразил Гаст.
— Ну да, только вот я каждый раз думаю — это кем надо быть, чтобы полезть в мрачно знаменитую Белую Топь, завидев сомнительный огонёк в стороне от тропы?
Все дети собрались вокруг одного костра; остальные костры сияли чуть поодаль, разбросанные по огромному полю. В Ночь Середины Лета, самую короткую в году, деревенские всегда собирались за Прадмунтом и гуляли до рассвета. А была ещё Ночь Середины Зимы, которая самая длинная… и, если верить легендам, в эти ночи грань между мирами была очень тонка. Даже слишком тонка.
Недаром же дети, рождённые в Ночь Середины Зимы, в те минуты, пока часы били полночь, проклинались оборотничеством.
Впрочем, всякие грани и их отсутствие чаще всего не смущали живых, в такие ночи поминавших всевозможную нечисть. И чем жутче была легенда, артистичнее рассказчик и колючей мурашки у слушателей, тем щедрее сказителю подливали пиво или сидр.
— Идём? — Гаст миролюбиво протянул Таше руку.
Принимая предложенную ладонь, Таша заметила ревнивый взгляд Лайи — и смешливо вздёрнула нос: ну почему всем никак не поверится, что девчонка с мальчишкой могут просто дружить?
— А куда именно?
— Ну… кажется, вон там я вижу дядюш… отца Дармиори.
— О, Богиня…
— Понимаю, — улыбнулся Гаст. — Но с тем, что его истории страшные, ты не можешь не согласиться.
