Ташин голос был ровным.
Наверное, мама тогда чувствовала ту же странную отстранённость. Будто не с тобой всё произошло, будто просто пересказываешь прочитанную где-то легенду.
— Тогда как уцелели перстни?
Джеми лежал, подперев подбородок ладонью.
— Мама носила их на цепочке на шее. И это тоже. — Таша коснулась подвески с корвольфом. — Она не любила кольца, но положение обязывало носить их при себе. Цепочки зачарованы, их нельзя ни украсть, ни потерять, ни порвать. Можно лишь снять или отдать по доброй воле. А ещё они стягиваются и растягиваются под шею владельца.
— Понятно. И что было дальше?
— Дальше…
— …просыпается, просыпается!
Мариэль открывает глаза.
Осторожная рука промокает ей лоб чем-то мягким и влажным.
— Мы уж думали, ты не выкарабкаешься, — незнакомый голос звучит ласково, как мамин.
Мариэль с трудом поворачивает голову.
Незнакомая комнатушка, кажущаяся такой маленькой после её королевских покоев. Подле кровати сидит, комкая мокрое полотенце, светловолосая женщина, поодаль, у стенки, мнётся бородатый мужик.
Судя по одежде и обветренным лицам — крестьяне.
— Кто вы? — голосом Мариэль можно бриться: с такими же нотками она обычно отдавала приказы. — Где я?
— Ты в Прадмунте, милая. У границы Озёрной с Окраинной. Я Тара Фаргори, а это мой муж, Гелберт.
Фаргори… случайно не те, которые сидр к королевскому двору поставляют?
— И как я здесь оказалась?
— А ты совсем ничего не помнишь?
Мариэль хмурится. Смутно, как сон…
…полёт, бесконечный полёт, как можно дальше, как можно дольше; а потом не то лететь, не то падать вниз…
…вязкое чернильное небо, холодная белизна кругом, снег, сияющий в темноте…
…мрак.
— Мой сын охотился и на тебя наткнулся. Ты рядом с трактом лежала, вся под снегом почти. Альмон сначала думал, всё, покойница. Когда он тебя сюда принёс, смерть в затылок дышала — столько в снегу пролежать, да без одежды…
Мариэль опускает глаза: сейчас на ней длинная рубаха.
— Ты шестидневку в лихорадке металась. Бредила, что-то про восстание кричала.
Восстание. Бунтовщики. Родители, с которыми она даже не попрощалась, Таш, оставшийся во дворце…
Воспоминания возвращаются рывками, перехватывая дыхание.
— Что произошло? — хрипло спрашивает Мариэль. — Что за восстание?
— Вырезали короля, всю семью его и придворных, что к бунтовщикам не примкнули. — Тара коротко вздыхает. — Теперь Шейлиреар Дарфулл Первый на троне, князья ему на верность намедни присягали.
Судорожно стиснутые пальцы вонзаются ногтями в ладони. До боли — несравнимой с той, что внутри.
У неё нет сил даже заплакать.
Шейлиреар. Ну конечно. Тот демонски симпатичный Советник по финансовым делам. И ведь он ей нравился — такой приятный человек, пусть и колдун, на каком-то балу она даже все вальсы с ним танцевала…
А потом он, пользуясь своим положением, вытащил прямо из петли какого-то изменника, бунтовавшего против короны. И отец отправил его в отставку.
Теперь ясно — не зря.
Таш… мама, папа…
— …уж думали, не выживешь, но ты сильная оказалась… вот и на поправку пошла. А с тобой какая напасть приключилась?
Мариэль с трудом возвращается в реальность. Смотрит в глаза хозяйки дома: светлые, блекло-голубые. Ласковые, добрые…
Глуповатые.
— Я не помню, — коротко отвечает она.
Глаза Тары ширятся в изумлении.
— Как не помнишь?
— Не помню, не могу вспомнить! Помню, что меня зовут Мариэль, и всё! Не помню, как оказалась в лесу, куда и зачем шла, есть ли у меня дом, родители…
— Тише, тише.
Кажется, слёзы в её голосе звучат убедительно: Тара успокаивающе касается её волос.
— Ничего, ты просто устала, — воркует она, — немудрено, после такого-то… я тебе поесть принесу, хорошо?
— Да, — Мариэль вспоминает, что положено говорить в таких случаях, и неуверенно добавляет, — спасибо.
— Вот умница. Гелберт, за мной.
Тот послушно следует за женой. Вперевалочку, по-медвежьи. Закрыв за собой дверь, они уходят куда-то вглубь дома, — но Мариэль лишь чуть напрягает слух оборотня, чтобы отчётливо слышать их шаги.
Отвлекаясь, прячась от боли, готовой сожрать её изнутри.
— Бедная девочка, бедная, ох… — Тара говорит шёпотом и усиленно звякает тарелками, однако для Мариэль это не помеха. — Пресветлая, за что ей это?
— Думаешь, ей впрямь память отшибло?
— Не видишь, что ль? Бедная девочка. Конечно, такое пережить…
— А…
— Но я вконец уверилась, что она из господ. Говорит, как приказывает. Знатная лэн, как есть! Ещё и перстни королевские на шее.
— Но откуда…
— Украла небось в суматохе. Надеялась продать потом. И правильно, Бьорки ведь мертвы все, побрякушки ж теперь всё равно что ничьи…
На этих словах Мариэль всё-таки почти заплакала.
Хорошо, что некоторые люди привыкли верить во всё, что говорят сильные мира сего. К тому же для таких, как они, поверить, что в их дом действительно занесло принцессу…
— И что знатная девушка одна в лесу делала? И где одёжа её?
Мариэль вдруг слышит скрип двери.
Олово снежного ветра, на миг ворвавшегося в дом. Глухой перестук шагов…
Пришёл кто-то ещё.
— Она из свиты принцессы. Или королевы. Бежала из столицы, но её нагнали. Развлеклись и бросили в лесу умирать.
— И что…
— Как она, матушка?
Голос, задавший последний вопрос, Мариэль незнаком. Похоже, явился её спаситель, и звучным басом он явно пошёл в папеньку.
— Альмон! — изречение Тары истекает нежностью, как патокой. — Девочка-то? В себя пришла.
— А. Вы ей рассказали?..
— Конечно.
— Тогда пойду. Она ведь захочет… поблагодарить.
Чужие шаги решительно приближаются к двери, за которой лежит Мариэль.
Она сама не понимает, почему это заставляет её съёжиться в постели, словно ожидая удара.
— Альмон!
— А?
— Она ничего не помнит, но я знаю, что она из господ.
— А.
— О манерах не забудь!
Вместо ответа раздаётся стон отворившейся двери.
