Не отдам, рычала львица. Мой, не отдам!
Грань, твердила Таша. Грань между собой и зверем. Не растворяться в этой ярости, не растворяться в животном…
Пусть даже сейчас это тяжелее, чем когда-либо.
Тварь отступила, нет — отплыла назад. Свет в её ладонях померк до искры в левой руке: так, что Таше вдруг стали видны полупризрачные черты, длинное платье и волосы цвета ночного неба.
Безумно знакомые.
— Малыш, ну всё, — в голосе словно блеснули знакомые тёплые лучики. — Пошалила и хватит.
Таша замерла.
Глазами львицы ошеломлённо уставилась на женщину, застывшую в зарослях пушицы.
Нет. Этого не может быть. Это не она.
Это не…
— Малыш, как ты можешь рычать на маму?
Сознание обволакивало ласковой паутиной.
Мама. Живая. Здесь, прямо перед ней. И сходство было пронзительным до боли: даже запах тот же.
Как? Какие силы могли вернуть её? Таша сама видела тело, сама копала могилу, сама…
…это висп, Таша! Висп, нежить, болотная тварь!
— Таша, хватит, а то обижусь!
Уши помимо воли виновато прижались к голове.
Что это она, правда? Всё хорошо, мама жива, то был только кошмар…
…это! Не! Твоя! Мать!
Голос разума едва пробивался сквозь тёплые убаюкивающие шёпотки.
Таша пыталась вновь оскалиться. Тщетно. Она не могла навредить матери. Не могла бороться с тем, что стремительно усыпляло её сознание.
Зато зверь внутри неё — мог.
Зверь, бешенство которого она чувствовала даже сейчас.
— Таша…
Чарующие вкрадчивые щупальца тянули за кромку здравомыслия.
У неё оставались доли секунды, длившейся вечность.
Отпустить разум. Довериться инстинктам. Без страха, без предрассудков, без знаний.
Зверя не обманешь личиной.
Зверь видит суть.
…«не уступай зверю в себе, иначе он потом не уступит тебе»…
Я помню, мам, подумала Таша: на грани отчаяния, на кромке ускользающего разума. Я помню.
Но иначе я убью всех, кто мне дорог.
Львица обречённо прикрыла серебряные глаза…
…и открыла — серые, стекленеющие в бездумной ярости.
В следующий миг она взвилась в прыжке. Секундное промедление не ожидавшей этого твари позволило ей обрушиться на виспа, повалив монстра на землю, вонзив когти до самых подушечек лап — и львица сомкнула челюсти на чёрном горле.
Холодная зелень померкла. В белых звериных лапах корчился бесформенный монстр — словно огромная расползающаяся лужа болотной тьмы, и лишь лицо ещё хранило человеческие черты: резкие, неправильные, страшные. Два длинных щупальца били по земле, на конце одного из них, где-то в глубине полупрозрачной сгущённой черноты, ослепительно сияла зелёная искра.
Этим щупальцем висп и впился в шкуру львицы. Прямо в правое плечо — так, что хрустнула кость, кровью запачкав светлую шерсть.
Мир львицы взорвался жгучей болью.
Она застыла, не в силах сопротивляться, не в силах высвободиться, вдохнуть, взвизгнуть. Стиснула клыки, сильнее сжав челюсти; жмурила затуманенные глаза — и сквозь острую, ослепляющую боль пульсом билось в висках одно желание.
Убить.
Убить. Защитить. Не отпускать, ни за что, пусть ценой жизни, пусть боль изнуряет, выжигая огнём изнутри…
Шар белого света взорвался у самой головы виспа. Тварь на миг ослабила хватку, отступившая боль вернула силы, и львица рванула морду вверх.
Крик виспа, рассёкший ночную тьму, походил на хриплый звериный рёв.
— Таша, в сторону! — завопил Джеми, вскочив с колен. — Я боюсь тебя задеть, в сторону, я его прикончу!
Однако львица либо не слышала слов, либо не понимала смысла. Забыв о боли, вцепившись когтями намертво, она рвала и рвала клыками зыбкую плоть монстра, вившегося в её лапах; тот зашёлся в судороге, обмяк, ослаб — но, из последних сил хлестнув львицу щупальцем по глазам, заставил её отпрянуть.
Следующий удар пришёлся уже в грудь.
Львицу отшвырнуло с такой силой, что, упав, она ещё кубарем катилась по траве. Вжав когти в мягкую землю, остановилась, попыталась встать, но не смогла — а изломанная, скрюченная тварь уже ползла туда, откуда пришла.
Тьму рассекла вспышка. Кьор, взорвавшись, окутал виспа белым пламенем.
Судя по рёву, ему это не понравилось.
— Ну как тебе, а? — выкрикнул Джеми, пока другой шар уже сгущался в его ладонях. — Как тебе это, ты, мерзкая…
Невесть как удлинившееся щупальце, незаметно протянувшись средь густой травы, обвило щиколотку мальчишки. Дёрнуло, подсекло — и Джеми, вскрикнув, рухнул на траву. Кьор вырвался у него из рук, взорвавшись среди пушицы, белые заросли полыхнули пламенным светом, ярко озарив виспа, волочащего мальчишку за собой в болото — но Джеми отчаянно цеплялся за траву и сфагнум, вырывая их с корнем, царапая ногтями землю, пытаясь сопротивляться щупальцу, в котором пульсировала зеленью изумрудная искра, пытаясь…
Львица прыгнула плавно, стремительно, бесшумно, как белая тень.
И одним движением перекусила щупальце: ровно в том месте, где бился неживой малахитовый огонь.
Вопль твари был таким низким, что скорее чувствовался, чем слышался. Казалось, рокочет сама земля; звук отдался эхом в траве, дрожью в костях, ноющей болью барабанных перепонок. Зелёное сияние пронзило ночь — и волна света, словно взрывная, швырнула львицу назад, пронеся над землёй, ударив спиной о стену дома: слепящего света, выжигающего глаза, опаляющего лицо ледяным пламенем…
Которая вдруг, вмиг — померкла.
Джеми, уткнувшийся в траву, чтобы не ослепнуть, с трудом поднял голову. Посмотрел на свою лодыжку, которую больше ничто не держало. Проследил, как тает, распадаясь на клочки бесформенной тьмы, остаток щупальца, в котором больше ничего не светилось.
А чуть поодаль, отчётливо различимый в ровном свете горящей пушицы, чернел на земле выжженный сфагнум: бесформенным силуэтом очертив то место, где нашёл свой конец висп из Белой Топи.
Джеми промокнул рукавом кровь под носом.
— Тихая ночка выдалась, ничего не скажешь…
Сбоку почудилось движение. Он дёрнулся, вглядываясь во мрак, но там никого не было. Взглянул на кольцо: острое фиолетовое сияние уступило место мягкому зеленоватому свечению, извещавшему о близости оборотня.
Никаких колдунов поблизости… странно.
А силуэт человека в чёрном казался таким реальным.
Джеми тряхнул головой. Оглянулся на львицу, сломанной игрушкой белевшую у стены дома.
