— Гвардия им не поможет, если здесь их окружит армия, предварительно отрезав возможность магического перемещения. Ожидать такого от Айрес было бы логично.
— Насколько я знаю, у них есть интересные игрушки. Помимо подчиняющих ошейников. — Сидя на стуле, откинувшись на высокую спинку, Герберт скрестил руки на груди. — Они изобрели парные волшебные кольца. Обладатель одного сможет откуда угодно призвать обладателя другого, и никакие чары кольцам не помеха. Пока их Повелители сидят за столом переговоров, кто-то в Риджии будет неусыпно их страховать. Как только произойдет нечто подозрительное, их моментально вернут на родину.
— Значит, надо всего-навсего первым делом отрубать им руки.
К моменту, когда трое Тибелей воззрились на Еву в шокированном молчании, она и сама задумалась, с чего стала мыслить а-ля Мэт.
— Чуть что, так сразу я, — голос демона прозвучал тихо, словно сквозь испорченный приемник. — А немертвое существование, застенки Кмитсвера и прочее веселье последнего месяца, конечно, никак не могли привить тебе черный юмор и некоторую долю здравого цинизма, благодаря которым теперь от твоей тошнотворной положительности хотя бы не сводит зубы.
— Не волнуйся из-за риджийцев. Если будешь держаться, как сегодня, все не так страшно. Мирку придется тяжелее. — Мирана предпочла деликатно сменить тему. — Но через шесть дней Жнец Милосердный, и там на вас с ним будет смотреть вся столица… и не только столица.
— Люди съезжаются со всего Керфи, — невыразительно подтвердил Миракл.
— Есть на что посмотреть. Новый король. Будущая королева. Риджийцы — среди них эльфы и дроу, та еще диковинка. И, возможно…
Госпожа полковник осеклась, — но все прекрасно поняли, какое событие должно было завершать перечисление.
— Я вас оставлю, пожалуй. Утомительный вышел день. — Когда Ева с Мираклом уставились на Герберта, отстраненно глядящего прямо перед собой, Мирана поднялась на ноги. Проходя мимо сына, на миг коснулась ладонью его темнокудрой макушки. — Я горжусь тобой.
Три коротких слова грели лаской не меньше, чем опущенный взгляд из-под пшеничных ресниц. Больше, чем пламя за каминной решеткой.
Хотела бы Ева когда-нибудь услышать это от своей матери, и увидеть, как на нее смотрят так.
Почти забытые мысли о доме царапнули почти забытой болью. За минувшие дни Ева испытала много разнообразной душевной боли, и неведомые ранее сорта затмили тот, с которым она прожила большую часть жизни.
Добавлять ко всем своим кровоточащим ранам еще одну она не собиралась.
— Скажи, ты не передумал? — без обиняков спросила Ева, как только за хозяйкой дома затворилась дверь.
— Ты о чем?
Она знала, что Герберт знает. Хотя бы потому, что, не глядя на нее, безошибочно понял, к кому обращен вопрос.
— О ритуале.
Некромант встретил взгляд Миракла. Тот сидел на полу, открыто изучая его лицо, следя за реакцией; рука, гладившая Герберта-младшего, застыла на мшистой чешуе.
Повернул голову.
— Настолько не веришь в меня?
Зима в его глазах была еще холоднее обычного. Усталый февральский холод, который тем больнее кусает за щеки ночью, чем чувствительнее его тронула днем подступающая весна.
Ева не просила прощения за все, что ему пришлось видеть сегодня. Что придется видеть ближайшие месяцы. Они все знали, на что идут. Но Ева думала, что из них троих именно Герберт — тот, для кого этот спектакль будет самым мучительным. Ей, в сущности, поцелуи с другим не доставляли особого дискомфорта: просто потому, что не вызывали ни малейшего эмоционального отклика — кроме ощущения бесконечной неловкости за то, что Мираклу приходится целовать труп, и не по собственному желанию.
Ладно, по собственному. И не совсем труп.
— Верю, — сказала она. Перед глазами стоял витраж из дворца, где мальчик, так похожий на ныне живущих Тибелей, убивал лучшего друга. — Но слишком много дурных предзнаменований, чтобы я могла этого не бояться.
— Например?
— Неважно. Просто… я не хочу, чтобы ты это делал.
— Как и я.
Герберт вновь посмотрел на брата, лишь сейчас подавшего приглушенный напряжением голос.
Сжимая пальцами предплечья, уставился на вензеля каминной решетки.
— Я думал над этим.
— И? — сказал Миракл, не дождавшись пояснений.
В те секунды, что некромант медлил с ответом, даже огонь трещал тише.
— И склоняюсь к выводу, что есть другие способы вписать свое имя в историю. — Герберт небрежно закинул ногу на ногу. — В конце концов, я переживу тебя лет на двести. Если за это время не добьюсь чего-то более грандиозного, чем уже добился, раскрою карты о своем скромном вкладе в твое воцарение. Летописцы будут в восторге.
— Не надейся, зазнайка. — Миракл восхитительно скрыл облегчение за ироничным фырканьем: оно проявилось лишь в том, что пальцы его вновь заскользили по драконьему боку. — Без тебя в соседней могиле мне будет скучно, так что я укажу особый пункт в своем завещании. Специально для «коршунов».
Ножки Евиного кресла заскрипели по паркету, когда его обитательница стремительно встала.
Бесцеремонно забравшись на худые, не слишком удобные для этого колени, Ева прижалась губами к другим, теплым, родным губам — и прежде, чем Герберт закрыл глаза, февраль в них сменился мартом.
Все. Никакого ритуала. Никакого риска. Никаких кошмарных предчувствий о том, чему отныне не суждено оправдаться. И ей даже не пришлось уговаривать, давить, молить, плакать, снова читать душеспасительную проповедь.
Она его не потеряет. Никого больше не потеряет.
— Если хотите, я тоже могу выйти, — где-то очень далеко сказал Миракл, — но не думаю, что мама одобрит подобное использование ее кресел, даже если бы там сидел я.
— Я рад, что к своей коронации ты сохранил столько невинности, чтобы полагать, что твои родители использовали все предметы в доме исключительно по их прямому назначению, — откликнулся Герберт, на миг прервавшись.
— А, значит, если в другой раз я решу воспользоваться для этих целей твоей кроватью вместо своего неудобного королевского ложа, ты будешь не против. Учту.
— Можно я сегодня вернусь с тобой в замок? — выпрямившись, спросила Ева. Глаза ее сияли. — Эльен будет рад.
В тайну немертвой Избранной не посвятили никого, кроме нескольких особо избранных лиц. А потому истинное положение вещей скрывалось даже от слуг. Ева честно перебралась в новый дом, роль ее горничной играла Мирана (иначе при облачении дорогой гостьи в непривычные платья служанок ждал бы сюрприз), а подносы с едой из уважения к ее вере приносили в комнату после захода солнца, где Ева исправно аннигилировала провизию специально разученным заклятием.
Ванны она принимала в прежней обители, раз в три-четыре дня, как и раньше. Но все равно скучала по замку Рейолей и милому призраку, с которым теперь почти не виделась: Герберт забирал ее для процедуры под покровом ночи и возвращал до рассвета.
