Она не позволила своему облегчению улыбкой отразиться на лице. Ни когда его взгляд смягчился, ни когда Герберт, шагнув вперед, накрыл ее руки своими.
Да ей и не хотелось улыбаться.
— Я знаю. — Он коснулся губами ее пальцев: выдыхая слова так, точно пытался согреть их сквозь светлую замшу не гревших перчаток. — Верь в меня. Я не собираюсь умирать. Должен же я похвалиться тебе, как это было.
Последнее вновь сопроводила усмешка. На сей раз — без горечи. И, лишь увидев ее, Ева позволила себе выдохнуть. Фигурально, естественно.
Гербеуэрт тир Рейоль вновь уступил место Герберту, с которым они смотрели анимешки по вечерам. А тот никогда и ни в чем ей не лгал.
— Вот бы как-нибудь сберечь его от мороза, — невпопад произнесла Ева, кивнув на летоцвет. Наверное, просто очень хотела закрыть этот разговор. — Здесь он в любой момент погибнуть может, а так хочется, чтобы еще пожил и поцвел подольше…
— Я о нем позабочусь.
— Правда?
— Правда.
Свои чувства, лучше всего укладывавшиеся в банальности вроде «ты чудо», Ева выразила чмоком в нос; и спустя некоторое время они уже вернулись в замок, чтобы временно разбрестись по своим делам. Ева — для занятий с Дерозе и Эльеном, Герберт — наверное, для работы над воскрешающей формулой, заботы о судьбе своих верноподданных, наложения на цветок каких-нибудь тепличных чар (или что он там придумал для спасения рядового Летоцвета?) и еще парочки дел, на которые времени хватило бы только у Цезаря.
Впрочем, в данном случае занятость некроманта была даже к лучшему. При таком раскладе после уроков у Евы еще осталось время, чтобы приготовить ему подарок.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ОТ 20.11:
— Эльен сказал, завтра день твоего наречения, — застенчиво проговорила девушка, когда Герберт наконец вновь озарил своим присутствием ее обитель. Протянула ему маленькую плетеную корзинку, украшенную бантом из бархатной алой ленточки, хитро обвитой вокруг одного из прутьев. — Это тебе.
Некромант воззрился на преподнесенные ему гнутые печенюшки, — и приятное изумление, написанное на бледном до изнуренности лице, изрядно согрело Еве душу.
— Я бы подарила завтра, но завтра ты на целый день уйдешь, — добавила она. Герберт еще утром известил ее об отлучке, но не удосужился объяснить, что помимо очередного урока с тетушкой во дворце намечается торжественный ужин: по словам Эльена, его господин ужасно не любил праздновать что-либо. Особенно все, что касалось дней рождения, наречения и других знаменательных событий, связанных с его появлением на свет. — К тому же внутри… в общем, лучше сегодня.
— Это печенье? — Герберт слабо улыбнулся. — Сама пекла?
— Именно. Разломай одно.
Послушно взяв хрупкую сладость в руки, некромант сел на кровать, позволив Еве опуститься рядом и отставить корзинку на прикроватный столик. Если напоминание о грядущей памятной дате и было ему неприятно, он ничем этого не выказал.
И хорошо. То, что человек не хочет отмечать свой день рождения — или день, когда отец дал тебе имя, без разницы, — Ева тоже считала неправильным. Пусть она сама не отмечала те же именины, но родился Герберт весной, а отучать его от вредных привычек нужно было уже сейчас; так что она с довольной улыбкой следила, как тот разворачивает крывшуюся в печенье бумажку, собственноручно вырезанную Евой из нотного листка.
— «Завтра преподнесет тебе нежданный подарок», — зачитал он, вглядевшись в керфианские буквы, нацарапанные шариковой ручкой. — Это что, предсказание?
— Печенье с предсказаниями, — довольно подтвердила Ева. — У нас их дарят на разные праздники… те, кто знают, что это. — Ева с Динкой, естественно, знали, так что время от времени пекли вкусные подарки окружающим и друг дружке. Впрочем, это не мешало Еве сегодня долго шаманить с местными ингредиентами, пытаясь добиться от теста нужной консистенции, а затем благополучно спалить первую партию: приготовление в печке (да еще на непривычной посуде и при отсутствии таких благ цивилизации, как готовая бумага для выпечки) сильно отличалось от приготовления в электрической духовке. Хорошо хоть Эльен помогал всем, чем мог, предоставляя необходимое по первому требованию. — Но там не только предсказания.
— А что еще?
— Съешь печеньку, — уклончиво улыбнувшись, посоветовала она. — И возьми другую. Вдруг попадется нужная.
Нужная попалась лишь с третьей попытки. Сразу после «У тебя все получится». И, прочитав записку на узкой бумажной ленточке, Герберт поднял на нее долгий, без улыбки, взгляд.
— Я тебя тоже, — ответил он серьезно и тихо.
По плану в этом моменте Ева подкрепляла написанное действием. Но вместо этого, почему-то смутившись, опустила глаза.
— Я еще думала сложить тебе тысячу бумажных журавликов, чтобы ты мог загадать желание, — лишь полушутливо сказала она, взволнованно заправляя волосы за уши, пока Герберт жевал печенье — явно в первую очередь для того, чтобы освободить руки. — Но потом подумала, что ты все-таки должен делать их сам, чтобы оно сбылось, а тебя это вряд ли приведет в восторг.
— Что за бумажные журавлики?
— Как-нибудь покажу. В другой раз. — Она следила, как некромант бережно скатывает бумажку в тугой свиток, чтобы спрятать в карман штанов. — В моем мире делают журавликов из бумаги… не вырезают, просто складывают из квадратных листков. Говорят, если сложить тысячу штук и загадать желание, оно обязательно исполнится.
— И как, ты проверяла?
— Проверяла. Вроде бы сбылось.
На самом деле, складывая последнего журавлика и отчаянно желая «хочу, чтобы у Динки все было хорошо», Ева думала в первую очередь о том, чтобы какая-нибудь волшебная сила исцелила сестре руки. Но на вселенную, истолковавшую и исполнившую ее желание несколько иным образом, в итоге осталась не в обиде.
Возможно, сложи она журавликов годом раньше, и Лешка остался бы жив.
Да что с ней сегодня такое? Лезет в голову то, что хотелось бы раз и навсегда похоронить на самых дальних, пыльных и заброшенных чердаках собственной памяти…
— Вообще я не слишком в этом хороша. В оригами. Так называют фигурки из бумаги, — продолжила Ева, чтобы чем-то перебить нежеланные мысли. — Там ведь и других зверей складывают, не только журавлей. Птиц, кошек, лис… даже драконов. А я разве что журавлей да еще цветы умею делать.
— К слову, о цветах. — Отряхнув руки от крошек, Герберт вытянул ладони, подставляя их под что-то невидимое. — У меня для тебя тоже есть подарок.
Миг спустя невидимое стало очень даже видимым — и Ева увидела фонарик. Небольшой, с ее ладошку, стеклянный фонарь с шестью прозрачными гранями в серебряной оправе. У них дома на пианино стоял почти такой же, алюминиевый, купленный и используемый как декоративный подсвечник.
Только вот в этом вместо свечки внутри, окутанный колдовской розовой дымкой, на манер сказочной розы висел в воздухе срезанный летоцвет.
