(*прим.: квинтовый круг тональностей — система расположения тональностей по принципу возрастания и убывания в них ключевых знаков: диезов и бемолей)
Танец пальцев по клавишам. Ладони, сходившиеся и расходившиеся, почти касаясь друг друга. Музыка, рассказывавшая о расставании и близости, что не убьют ни годы, ни разделивший вас океан…
Она сама не заметила, как за звучанием кантилены забыла и о смущении, и о том, что под пальцами — не ее инструмент, и о странной игре, в которую они оба играли. Осталась та, в которую невозможно было играть — лишь играть ее. И Ева играла: почти так же свободно, как делала это смычком, не стараясь подчинять мелодию единому темпу, идя за музыкой и ее порывами, естественными, как дыхание. Но каким бы вольным не было ее rubato*, вторая партия звучала с ним в идеальном единении. Устремлялась вперед, когда псевдо-виолончельное соло, забывшись, летело в порыве страсти или надежды. Чутко замедлялась, когда мелодия трепетно замирала или задумчиво расставляла конец музыкального предложения. Тут же подхватывала инициативу, когда соло, опомнившись, возвращалось к мерному кружению медленного вальса. Порой спорила, перебивая мелодический голос другой темой — и тут же, словно извиняясь, возвращалась к поддержке, окутывая его пестрядью звуков, струившихся прохладной шелковой вуалью, проникавших в кровь и кости, подчинявших подчинением.
(*прим.: Рубато, tempo rubato (дословно «украденное время», от итал. rubare «красть») — свободное в ритмическом отношении музыкальное исполнение, ради эмоциональной выразительности отклоняющееся от равномерного темпа.)
Три руки ткали один музыкальный гобелен. Два человека, не связанных ничем, даже настоящей враждой, творили одно на двоих волшебство.
Музыка — трехчастная, недолгая, почти классическая по форме пьеска — закончилась как-то слишком быстро. Педаль длила финальный аккорд, даже когда пальцы их уже перестали касаться клавиш; и, слушая, как он истаивает в тишину, Ева почувствовала, как Кейлус выпрямился, слегка скользнув ладонью по ее спине, наконец выпуская ее из полукольца своих рук.
— Недурно для той, у кого другой профиль, — сказал он, сев уже просто рядом.
Ева повернула голову, чтобы увидеть его глаза. Больше не смеявшиеся.
Это испугало ее больше, чем любая насмешка.
— А мы определенно могли бы поладить. — Когда мужчина протянул руку к ее лицу, Ева почти дернулась, чтобы вскочить — но ее лишь слегка, совершенно по-отечески погладили по волосам. — Увы, наши сердца уже заняты… не только музыкой.
В этом снова прозвучала издевка. Немного успокаивавшая, как и этот жест. Да только когда Ева все-таки встала, позволив его пальцам соскользнуть со светлых прядей, она чувствовала себя так, словно предала кого-то.
Отчасти саму себя.
— В своем я уверена больше, чем в вашем, — сухо заметила она, отступив от инструмента на пару шагов. Задним умом осознавая, что это не лучшее замечание для избранной ею стратегии налаживания контакта, но не способная подавить эмоции, грызшие душу за минутное забытье.
Она никогда не ощущала подобной синхронии. Ни с кем. Ни с одним аккомпанировавшим ей концертмейстером — включая того, с кем они уединялись в классе, занимаясь далеко не только камерным ансамблем. И ловила себя на том, что многое бы отдала, чтобы Дерозе сейчас действительно оказался у нее: даже если браслет все еще будет на ее руке.
Играть с человеком, чувствующим тебя так — наслаждение, с которым многие другие и рядом не стояли.
— Как я уже говорил, маленькие мертвые девочки не в моем вкусе. И я слишком ценю того, с кем уже связан, чтобы предпочесть ему даже самый прекрасный в мире дуэт. — В его глазах медными искрами танцевала ирония. — Как и ты, полагаю.
Это было правдиво. Даже синхрония не могла в полной мере заставить Еву проникнуться к лиэру Кейлусу хотя бы симпатией — вместо интереса и желания понять, что она испытывала сейчас. Не говоря уже о том, чтобы радостно забыть Герберта. А еще это было трогательно: наличие возлюбленного, преданность и верность ему — еще одна черта, которую Ева не могла не оценить.
Хотя, будь на ее месте кто-то, не столь адекватно относящийся к факту наличия возлюбленного вместо возлюбленной…
— Странная ты, кошечка. И интерес твой ко мне странный, — сказал Кейлус, каким-то образом угадав часть ее мыслей — если не все.
— А вы, хотите сказать, совсем его во мне не разжигали, — не удержалась Ева.
— Разжигал, — ничуть не смутившись, подтвердил Кейлус. Усмехнувшись чему-то, отвернулся, глядя в ноты. — Просто не ожидал, что он будет такой… чистый. Как и ты.
Не такой уж чистый, подумала Ева с легким сарказмом. На ее взгляд в этом их дуэте интимности было больше, чем в поцелуе. И слияния душ — больше, чем в постели.
— Значит…
Закончить фразу она не успела.
Профиль Кейлуса утонул в заволокшей комнату сумрачной дымке. Стены поплыли во внезапном головокружении.
Захлебываясь темнотой, волной захлестнувшую ее сознание, Ева еще успела обиженно подумать «за что», — и услышать откуда-то взявшийся голос Динки, сочувственно вздохнувший «дурилка».
ПРОДОЛЖЕНИЕ ОТ 13.02:
***
Второй вечер своего заключения Гербеуэрт тир Рейоль встречал, сидя на кровати в отведенных ему покоях, приложив пальцы к вискам.
Ночевать в этих покоях ему было далеко не впервой. Когда-то он даже радовался возможности встретить ночь здесь вместо того, чтобы возвращаться домой. Пусть Айрес не дула ему на разбитые коленки, но исправно навещала племянника перед сном. Поправляла одеяло, целовала в лоб, желая приятных сновидений — от матери он привык такого не ждать: господин Рейоль был категорически против «этих ваших девичьих нежностей», а между возможностью быть хорошей супругой и хорошей матерью госпожа Рейоль без долгих колебаний выбрала первое. Однако Айрес тирин Тибель никто, ничего и никогда не посмел бы указывать.
Наследнику рода Рейоль потребовалось пятнадцать лет и изрядная трепка от жизни, чтобы избавиться от своих наивных детских иллюзий, будто где-то есть место, где ему всегда будет безопасно и тепло. И человек, который никогда не сделает ему больно.
— Так ты и в голове решать задачки умеешь, — констатировал Мэт, возникнув в кресле перед камином.
Герберт ничем не проявил, что его услышал. Лишь опущенные ресницы его на миг дрогнули. А, может, то и вовсе была игра света от огня, заливавшего сумраком просторную комнату в любимых королевой багровых тонах; по причине того, что наследник престола сидел совершенно неподвижно, волшебные кристаллы давно уже погасли.
— Все пытаешься взломать защиту милого дядюшки? — не дождавшись ответа, демон непринужденно закинул ногу на ногу. — Ну да, бумажки или их след легко обнаружить, а ментальный взлом в твоем отношении Ее Величество не практикует…
Герберт не откликнулся. Правда, опустил одну руку на колено, по пути махнув ею так, будто перечеркивая нечто написанное в воздухе.
