— Да, — закивала я.
— А если нет? Если узнаю, что мертв?
Я открыла глаза, хватая ртом воздух, и осела на пол, захлебываясь тихой истерикой. Кажется, мужчина выругался и подхватил меня на руки, но я уже ничего не чувствовала. Я тонула в боли, давясь отчаянием и переставала чувствовать. Внутри меня все кричало и звало Глеба, и от этого безмолвного стона задрожали стекла. Азиз что-то кричал, потом уложил на кровать, но я продолжала корчиться, будто из меня выдирают душу, а та и рада устремиться куда-то подальше от этой клетки…
Никогда еще темнота не была настолько желанной.
* * *
Лес тревожно шумел, пах скорым дождем. Я неслась куда-то, беспокойно порыкивая, не таясь и забыв об осторожности. Хотелось бежать без остановки, чтобы найти что-то важное, без чего нельзя. Что-то, что стоит всего… или кто-то. Но сколько ни металась, не находила. Ветки хлестали по глазам, запахи больше раздражали, мешая найти тот самый… Когда откуда-то потянуло дымом, в памяти ожили воспоминания дома, и я побежала на запах. Вывалившись кубарем с пригорка, замерла, подняв фонтан сырого песка… Дом выглядел иначе, чем я помнила — дверь настежь распахнута, стекла выбиты. В горле задрожал вой, но я, поборов страх, решила подойти ближе. Что-то подсказывало — мне нужен тот, кто здесь мог быть. И только рассмотрев в песке отчетливый медвежий след, принюхалась… вот оно! Медведь! Мне нужен МОЙ медведь! Покрутившись на месте, я бросилась со двора на дорогу…
* * *
68
* * *
— Давай, открывай глаза, — легонько шлепали меня по щекам. — Молодец.
В лицо заглядывал незнакомый смуглый мужчина. Видимо, недолго я провалялась в обмороке — от яркого света хотелось жмуриться.
— Ну что? — тут же нарисовался Азиз.
— Ничего необычного, — в голосе незнакомца послышалось неодобрение, — нельзя было устраивать девушке такой стресс. Если она сама себя не может вылечить, мы вообще бессильны, а Повелителю вы подарите увядающий цветок.
— Не говори по-русски, — прошипел на него Азиз.
— Я на стороне заказчиков, Азиз, и девушка должна понимать, что происходит. Шанс, что ты ее восстановишь, мал. Снова. А бесчувственные куклы, может, сгодятся для кого-то другого, но не для Повелителя. У вас впервые был едва раскрывшийся бутон, но вы все испортили, — продолжал давить незнакомец.
— Она ни на что не годилась! — вскричал Азиз. — Даже кошку вылечить не смогла бы от нервного расстройства!
— Ты недооцениваешь душевные травмы, тебе кажется, что все можно вылечить деньгами и золотом, но это не так. Эта, — указали на меня, — не первая, сломанная тобой. Нужно менять тактику, что-то придумать, нанимать зверей, которые не будут привязываться…
— Придурок, — кровать спружинила от того, как резко поднялся Азиз, — думаешь, это так просто — найти разбросанные по миру осколки и соединить в картинку?! Знаешь, сколько времени я трачу на подбор деталей?! Их — миллионы! Думаешь, это так просто?! Но только две подходят друг к другу! Я собираю эти детали десятилетиями! С самого их рождения!
— Эти твои детали слишком притягиваются друг к другу, так, что портят края, — поднялся незнакомец следом. — Если ей не станет лучше, она не подойдет! У тебя — месяц.
Они вышли вместе, а я так и осталась лежать и пялиться в потолок. Если я не подойду, меня отпустят? Вряд ли. Скорее всего, продаст по уценке. И упоминание про «бесчувственных кукол» испугало. Что такого делали с такими, как я, что те становились бесчувственными?
Когда двери хлопнули, я вздрогнула и повернула голову. Азиз прошел мимо кровати и замер у окна темным силуэтом:
— Твой оборотень мертв. Только что позвонили.
Странно, но ничего не откликнулось в душе на его слова. То ли просто время замерло в этих последних секундах моей жизни, милосердно лишив чувств, то ли… он врал, чтобы я перестала таить надежды.
Мы встретились взглядами, и я уверенно отыграла полное бесчувствие, которым он остался удовлетворен.
— Не будешь есть — буду кормить внутривенно, — медленно подошел к кровати и склонился надо мной. — У тебя месяц, чтобы постараться забыть. Иначе забудешь по моей воле. Тебе ясно?
Я только моргнула. Когда он ушел, перевернулась на бок и закрыла глаза — я слишком вымоталась…
* * *
Казалось, я бродила по лесам вечность, но на самом деле лишь наворачивала круги вокруг брошенного дома. И теперь неизменно просыпалась на крыльце. Мне было спокойнее чувствовать пусть и остывшие, но знакомые запахи — дыма, дерева, множество запахов, выдуваемых ветром изнутри дома, среди которых легко угадывался нужный… а потом снова и снова бродила в округе в поисках медведя.
Не было ни голода, ни жажды, ни надежды… только усталость и тоска… Но я не могла по-другому, потому что не стало другого смысла, кроме как найти моего медведя. С ним будет спокойно — я точно знала. В нем был заключен какой-то смысл всего моего существования. Без него и жить с каждым днем становилось все тяжелее.
Однажды я решила не вставать. Просто открыла глаза… и закрыла снова…
* * *
69
* * *
— Ну, наконец… — тихо прошептали рядом. — Глеб…
Стас. Я сначала по запаху его узнал. Потом тяжело сглотнул и открыл глаза.
— Глеб, — улыбнулся Стас плохо знакомой изможденной физиономией.
Я пошевелил пальцами с датчиком и заморгал на яркий свет:
— Сколько прошло? — прохрипел.
— Две недели почти.
Стиснуть зубы не вышло — стало больно.
— Ты потише, брат, — подскочил Стас, — пять пулевых — не шутки. Сейчас врача позову.
Пять пулевых… Что такое эти ранения по сравнению с тем, что я чувствовал: у меня изнутри будто все на живую выдрали. Я осмотрелся вокруг — палата-одиночка.
— Где веды? — попытался осознать все тело, напрячь каждую мышцу: плечо, ребра, бедро, нога… поморщился… висок.
— Каждый день приходят, — напыжился Стас. — Почему ты не сказал, что у тебя с ними проблема?
— Где мой мобильный? — Не знал, хмуро я при этом посмотрел на друга или жалко.
— Они оставили номер, — полез Стас в карман, но тут же распахнул в ужасе глаза, глядя на то, как я сажусь: — Не смей, Глеб! Ты метался тут между жизнью и смертью семь дней!
— Уже определился, как видишь, — я выдернул из его руки карточку и мобильный и принялся набирать номер. Послышался гудок, и тут же ответили:
— С возвращением, Глеб, — поприветствовал меня кто-то смутно знакомый.
— Горыныч? — нахмурился я, вознагражденный болью в виске за сообразительность.
— Он самый. Долго ты там еще валяться будешь?
