— Снимать?
Он посмотрел на неё, отвёл глаза, опять посмотрел и опустил голову — Снимайте.
Вера бросилась к нему и дёрнула шнурок, распуская узел, стала растягивать края, шершавый шнур никак не хотел развязываться внизу, она плюнула и сказала:
— Руки вверх.
Он поднял и наклонился, она стащила корсет через верх, бросила его на диван и повернулась к министру, он дышал, мятый, лохматый и мокрый, Вера сама дышала тяжело, как будто они тут дрались с чудовищем по имени корсет, и с трудом его вместе победили. Она иронично шепнула:
— Хорошо?
— Хорошо, — медленно кивнул министр, вдохнул поглубже, размялся и посмотрел на Веру, улыбнулся, качая головой и тихо смеясь, шёпотом вопросил пространство:
— Зачем они это носят?
Вера ахнула, широко разводя руками и хватаясь за голову, и опять разводя руками:
— Аллилуйя! Господин министр прозрел! "Нахрена они это носят?" — вопрос, на который я пыталась получить ответ, а вы говорили, что это просто принято так, все это носят, это пипец как красиво и вообще ничего не деформирует. Как ощущеньица?
Он отвернулся, с лёгкой досадой сказал:
— Ладно, можете не надевать, придумаем что-нибудь другое. Я понял, зачем они это носят — в нём ругаться сложно, а с вашей любовью к артистичным монологам с активной жестикуляцией, вам эта штука не подходит.
— Как хорошо, что мы наконец-то друг друга поняли, — ядовито улыбнулась Вера, развернулась к ящикам, министр сказал:
— Отложите ногти, потом сделаете. Надо сначала решить с платьем. Я пойду переоденусь, а вы пока надевайте бельё, потом пояс и чулки, сверху рубашку, сверху платье, выйдете туда, я зашнурую, буду ждать вас в кабинете.
Она кивнула, он дошёл до двери, развернулся, как будто собирался поклониться, но поймал Верин взгляд и замер. А она вдруг погрузилась в тот момент, когда он уходил из библиотеки, а она стояла у открытого окна и говорила ему больше ей не кланяться. Надо было что-то делать очень быстро, иначе он всё заметит и поймёт, но она не могла пошевелиться, и глаз отвести не могла, его лицо выглядело так же, как тогда — он проиграл, шаткий план провалился, ему нужно было что-то делать, быстрее, пока всё не стало окончательно плохо.
Она мысленно проигрывала варианты — сейчас он скажет что-нибудь, позовёт её по имени. Сейчас он подойдёт к ней, попытается обнять, а она отстранится, потому что ей это больше не нравится. Фантомная боль от прикосновения, которое ещё не случилось, прокатилась по тем местам, где он сожмёт её — плечи, спина, грудь… Нет, не надо. Что ещё он может сделать? Что сказать? Сейчас, уже сейчас, скорее.
Он опустил глаза и молча ушёл.
«Ничего он не будет делать, Вера. Потому что он ничего не может, ничего не изменилось, ему всё ещё надо жениться, и всё ещё не на тебе. Ваши игры — оранжевое настроение, сделаем вид, что всё на минуточку хорошо, чтобы не думать о том, что всё плохо, и дать себе отдохнуть. Отдохнули — продолжаем работать. Рабочие отношения, Вера, сделай себе тату с этой надписью.»
На её руке были часы от мастера Валента, она развернула ладонь и прочитала: "Протяни руку".
«Я? Первой? Зачем? Чтобы моей рукой опять подтёрлись, как вещью? Столько было вложено сил и времени, для чего, что он может мне дать?»
Кто-то внутри полузадушено хрипел, что давать нравилось именно ей, ей доставляло удовольствие дарить своё время, силы и таланты, видеть радость в ответ, этого хватало.
«Достаточно, всё. Пришло время подводить итоги и платить по счетам. Я буду пользоваться его защитой и знаниями, но искать новый вариант. И если он не выдержит конкуренции, это будет полностью его проблемой.»
Было стыдно, плохая, плохая девочка. Красное платье нависало над ней, как крест в католическом храме, публичная демонстрация пыток, одновременно запрещённая и защищаемая законом.
«Потому что это религия, детка. Бессмысленное и беспощадное "так принято", не размышляющее, заставляющее искалеченных матерей калечить своих дочерей, и чувствовать себя в полном праве, делая им больно ради мифической красоты, которая требует жертв.»
Она вспомнила слова министра Шена, давно, полжизни назад — если вам не повезло родиться женщиной, то вы имеете право выжать из этого плохого расклада всё.
«Я выжму, господин министр. Хорошо, как скажете.»
5.38.10 Показатели шалят
Кружевные шорты и майку она оставила те, которые надела утром, своими руками перешитые из местных. Пояс и чулки выбрала самые красивые, распаковав всё что было, и засыпав чулками весь диван, это доставило удовольствие всей пьяной толпе у неё внутри, особенно стыду на троне, он ликовал.
Рубашку сначала хотела вообще не надевать, но потом решила, что наверное, это для того, чтобы поменьше стирать платье, вряд ли оно вообще предназначено для стирки, и надела.
И только стащив с манекена само платье и попытавшись в него забраться, она поняла, что в нём казалось ей странным.
Декольте. Оно было не просто глубоким, оно вообще ничего не прикрывало, если стянуть его к талии буквально на ширину ладони, оно подпёрло бы грудь снизу.
Вырез рубашки совпадал с таким же на платье, поэтому она не выглядывала, но кружевную майку было видно.
«А если бы там не было майки, было бы видно соски.»
Любые попытки натянуть платье повыше или затолкать грудь поглубже проваливались — платье действительно было пошито по её меркам, кое-как зашнуровав его, она в этом убедилась. Оно село идеально, все изгибы были там, где надо, и судя по всему, либо у женщин этого мира соски были в другом месте, либо их демонстрация считалась вариантом нормы.
«Ну или я что-то забыла надеть, что-то между рубашкой и платьем.»
В кабинете раздались шаги и звук пинания коробок, Вера чуть отодвинула ширму и выглянула, смущённо позвала:
— Эм, господин министр?
Он оторвался от буцания коробки и посмотрел на Веру:
— Да? Вы оделись?
— Я не уверена, что всё надела правильно.
— Выходите, разберёмся, — он ещё раз пнул коробку, буцая её в угол и освобождая место на полу, Вера никак не могла перестать на него смотреть — редко видела его без пиджака. Он сменил измятую корсетом рубашку на такую же, но свежую, и со спины выглядел как очень спортивный студент, от нечего делать пинающий мяч, что-то было в этой картине такое расслабляющее, что она не хотела это прекращать.
Он обернулся и она отвела глаза — ей нравилось на него смотреть только тогда, когда он на неё не смотрел, очарование его фигуры не могло победить напряжение от взгляда. Он чуть улыбнулся и спросил:
— Всё поместилось?
— Нет, — мрачно вздохнула Вера, — я это всё-таки не надену, это неприлично.
