Двейн сделал осторожный шаг, потом ещё один, и ещё, идти было легко, как будто старик ничего не весил, да и костюм ощущался сухим, и совершенно ничего не болело. Он сделал ещё несколько шагов, осторожно сказал:
— Ты меня ждал?
— Нет, милый мой, это ты меня ждал, — довольно протянул старик, — стоял у ворот такой мокрый, жалкий. А я тебя впустил.
— Ты звал меня. Пригласил через госпожу.
— Ну пригласил. Имею право. А ты пришёл. Не хотел бы — не пришёл бы. Да? Что ты мне принёс?
— Рис.
Старик укоризненно цокнул языком, вздохнул:
— Ты хоть раз видел тигра, который бы ел рис? Чему вас только учат…
— В следующий раз принесу мясо.
— Вот, уже лучше. Будешь кормить меня каждый день! Понял? А то задушу.
Тонкие ноги на шее немного сжались, Двейн усмехнулся:
— А не сильно жирно каждый день?
— Тебе жизнь не дорога?
— Раз в неделю могу обещать.
— Хорошо. Но если нарушишь обещание, тебе конец.
— А ты мне что, если я буду тебя кормить?
— А я тебе пригожусь, вспомнишь меня ещё, когда жизнь заставит.
— Обязательно вспомню, каждую рисинку отработаешь.
— И мясо!
— И мясо, хорошо.
Старик довольно захихикал, серая хмарь вокруг просветлела, превратившись в Аллею Духов, он шёл мимо пустого постамента в начале аллеи, потом мимо того, на котором должна была быть змея, но её не было, дальше статуи стояли как обычно. На третьем от алтаря постаменте сидела госпожа Вероника, свесив одну ногу, а на колено второй положив локоть, что-то читала в телефоне. Второй от алтаря постамент был пустым, старик завертелся, потребовал:
— Подсади меня, старого, ноги не держат совсем.
— А как ты меня ими душить собрался, если не держат?
— А душить — не ходить, душить не сложно. Подсаживай давай! Молодёжь, всему вас надо учить.
Двейн подошёл к постаменту поближе, наклонился, старик с кряхтением слез с него на постамент, а потом резким движением пнул тарелку с рисом снизу, подбросив её вверх и поймав руками, так ловко, что верхняя тарелка оказалась под нижней. Удобно устроился на постаменте, сложив ноги по-турецки, поставил на них тарелку, взял немного риса пальцами, скатал в шарик и с наслаждением сунул в рот, начал катать следующий, глядя Двейну в глаза и улыбаясь с круглыми от риса щеками.
Он очнулся у ворот. Вера опиралась о створку кулаком, смотрела на свой рукав, на залитую дождём улицу, на мокрого Двейна и тарелки у него в руках. Он тоже осмотрелся, потом поймал её взгляд и спросил:
— Что случилось?
— Ты тоже это видел? — с хитрой улыбкой кивнула она. — Видел, сто пудов. Да?
— Старика, которому я обещал кормить его раз в неделю? Да.
— Да, — широко улыбнулась Вера, — пойдём ему рис отнесём, раз пришли. Не уходить же теперь.
— Так закрыто, — он осмотрел ворота, толкнул створку — она не поддалась. Вера развела руками, подпрыгнула и схватилась за край ворот, наступила одной ногой на бронзовый молоток калитки, второй на выступающий декоративный прут, ещё подтянулась и нырнула на ту сторону, раздался плеск, потом скрип задвижки, калитка открылась и Вера выглянула наружу, с улыбкой приглашая его входить.
Он вошёл, осматриваясь со странным чувством разочарования — теперь здесь было так же уныло и мокро, как и снаружи, по ровным плитам площади вода текла сплошным потоком, а искусственная река перед лестницей с драконами бурлила и несла горы сухих листьев, веток и какого-то хлама. Они дошли в тишине до Аллеи Духов, где Вера запрыгнула на крайний постамент и села в точно такую же позу, приготовившись к ожиданию, а Двейн остановился в самом начале аллеи, глядя на неё, как в первый раз — госпожа Вероника на крайнем постаменте, потом змея, потом череда духов, о которых он ничего не знал, но всё равно поклонился каждому. Третий от алтаря постамент занимала крупная птица, похожая на орла мощными когтистыми лапами и клювом, но со странным гребнем и слишком длинным хвостом, он поклонился ей особенно низко, глядя на сидящую в начале аллеи госпожу Веронику, которая легкомысленно болтала ногой и чему-то улыбалась, глядя в телефон. Он выпрямился и шагнул к следующему духу, там сидел, скрестив ноги, худой старик со шрамом на лице, он держал на коленях пустую чашу монаха и смиренно улыбался, с крохотной долей ехидства. Из-под его простой монашеской одежды выглядывал длинный полосатый хвост, Двейн раньше принимал его за часть коврика, а теперь рассмотрел и понял. Поклонился и пересыпал рис в его чашу, шёпотом пообещал принести мяса и поклонился ещё раз. Первым в ряду сидел дракон, не золотой, которому традиционно отдавали главное место над алтарём, а белый, в честь которого оформляли главный зал дворца и костюм главы дома. Двейн впервые задумался о том, стоит ли кланяться покровителю Шена, который смотрит на всё происходящее с домом безумие, и совершенно ничего не предпринимает, но всё-таки поклонился, шёпотом вопросив каменного дракона:
— Когда ж ты уже проснёшься, а? Дом летит к чертям, а вам всем хоть бы хны. Сидите такие спокойные, пока за вас Призванная отдувается, и дед хромой — вот опора для дома, мечта.
И ему за шиворот прилетела горсть воды, прямо по затылку, и глубоко под куртку. Двейн выровнялся и запрокинул голову, глядя на склонившиеся над аллеей ветки деревьев, прошептал:
— Чё, правда глаза колет?
Следующая горсть воды прилетела в лицо, он вытер его ладонью, тихо смеясь, не особенно низко поклонился Золотому Дракону, развернулся и пошёл обратно. Подал руку Вере, она спрыгнула с постамента и заглянула Двейну в глаза:
— Ты всё сделал, что хотел, идём обратно?
— Да, спасибо.
Они пошли к выходу молча, держась за руки, как дети, но его это не волновало, он не воспринимал её как человека, хотя и пытался себя за это мысленно ругать. Дождь кончился, река под тонкими мостами шумела и кипела, унося из давно забитых каналов всю скопившуюся за лето грязь. У ворот их ждала группа спецназа Даррена, Двейн замедлил шаг, от чего Вера вопросительно посмотрела на него, он остановился, секунду помялся, и неловко шепнул:
— Простите, что не поверил вам сразу. В это слишком сложно поверить.
Она отмахнулась с улыбкой:
— Да ничего, не парься.
— Я в последнее время веду себя ужасно.
Она улыбнулась ещё шире и накрыла его ладонь второй рукой, тихо отвечая:
— У всех от болезни портится характер, это неизбежно. Боль ещё никого не делала добрее. Сейчас тебе нормально?
— Сейчас — да, я на обезболивающих. Но без них я даже кланяться не могу.
— Ну и не кланяйся. Можешь вот так вот ручкой делать, — она изобразила своё иномирское приветствие с растопыренными пальцами, он невольно рассмеялся, это каждый раз выглядело невероятно глупо и мило, он каждый раз обещал себе в следующий раз не смеяться, но это каждый раз смешило как в первый.
