Вера сияла, как будто так всё и было задумано, шёпотом спросила:
— Смеяться не больно?
— Больно. Но я редко это делаю.
— Можешь громко улыбаться. Типа так: "Ы", — она изобразила, он рассмеялся опять, шёпотом взмолился:
— Хватит, пожалуйста.
Вера толкнула его плечом и изобразила суровый взгляд:
— Это будет сложно, но ради тебя я постараюсь.
Он улыбнулся и по секрету спросил:
— Мы — банда?
— Канэшн! У тебя когда-нибудь были сомнения?
У него были сомнения каждый день, но он не знал, каким образом об этом спросить. В итоге решил сказать о другом, но тоже важном, о чём следовало поговорить давно, хотя это и было сложно.
— Меня сильно зацепило, когда мне отказала девушка, а вы веселились. Но потом я понял, что это было лучше, чем сочувствие, если бы вы начали меня жалеть, я бы тоже начал себя жалеть. А с моей травмой это сложилось бы в ужасное сочетание, я бы спился или, не знаю… стал бы совсем отвратительным. А так, это возмущение помогло мне продолжать барахтаться. Кайрис пригласила меня на свидание.
Вера округлила глаза, заставив его рассмеяться и закрыть глаза ладонью, глухо признаваясь:
— Я так неловко себя не чувствовал никогда в жизни. Это было ужасно.
Вера начала смеяться, Двейн и не прекращал, хотя и пытался изображать возмущение:
— Это не смешно! Это было худшее свидание, которое только можно придумать. Но настроение подняло.
Вера посмотрела на него с наивной надеждой, готовой столкнуться с разочарованием:
— Ты не перескажешь мне каждую секунду, да?
— Ни за что. — Она делала вид, что грустит, он смеялся, сказал чуть серьёзнее: — Она для меня не женщина, я это сразу понял, но что я для неё не мужчина — далеко не сразу. Но она-то мысли читает и измывается в своё удовольствие, а я хожу как дурак и думаю, как себя вести. Боги, как это стыдно… Мне даже сейчас вспоминать это стыдно. Когда-нибудь я буду рассказывать это за столом, в рубрике "настало время охренительных историй".
— Буду ждать, — с надеждой заломила бровки Вера, Двейн фыркнул:
— Ага, лет через пятьдесят. Как раз подгоню словарный запас до нужного уровня.
— Я дам тебе мыслеслов, — невинно улыбнулась Вера, Двейн хлопнул себя по лбу:
— Ну вот, вы опять испортили мне всю отмазку!
Вера захихикала и потянула его за руку в сторону выхода, где солдаты Даррена уже посматривали на них недобро.
Уже подходя к воротам, Двейн обернулся и увидел на крыше казармы тёмный холмистый силуэт с зелёными проблесками глаз, тигр встал, потянулся дугой и лёг обратно — он выспался, и теперь готовился защищать этот дом, даже если будет его единственным в мире защитником.
Двейн посмотрел на Веру, которая смотрела в ту же сторону, и подумал, что это маленький шорох большой лавины, коротая однажды накроет всю империю. И он будет её частью, обязательно, больным или здоровым, с мечом или с карандашом, он будет в этом участвовать, потому что ни за что не пропустит такое увлекательное приключение.
бонус, отрывок из восьмого тома)
Когда министр вышел из комнаты, Вера читала на диване, укрывшись до шеи — в квартире опять стало прохладно. Министр остановился в дверях, она молча посмотрела на него пару секунд, потом без улыбки сказала:
— Утречко. Выспались?
— Как давно вы встали? — мрачно спросил он, она иронично указала взглядом на своё одеяло:
— Я ещё не вставала.
— Не делайте вид, что вы меня не поняли.
— Я не сплю с теми, с кем не состою в отношениях.
— Вы состоите.
Вера показала ему безымянный палец, с таким выражением лица, как будто это был средний:
— Видите кольцо на этом пальце?
— Могу надеть какое захотите.
— Нет, не можете. И вы прекрасно об этом знаете, так что хватит врать себе и всему миру, вам давно никто не верит, о вашей ситуации знает весь рынок, там каждая собака уже в курсе, что вы скоро женитесь.
Он мрачно вздохнул, плотнее запахнул халат и сел в кресло. Помолчал, потом предельно серьёзно сказал:
— Вера, Виари ошибается. Старики не способны мыслить за пределами узких рамок своего опыта, они зарылись в своё "раньше было лучше" и думают, что смогут всё вернуть "как раньше", но время вспять не обратится, мир изменился, люди изменились, даже если они каким-то чудом переселят всех цыньянцев обратно в свои рабские условия, они всё равно не будут жить как раньше. Люди уже распробовали карнскую свободу и возможности, они не будут мириться с произволом аристократов, поколение сменилось, дети иммигрантов называют себя цыньянцами и повторяют как попугаи за родителями, что "раньше было лучше", но если их попробовать нагнуть как раньше, они взбунтуются. А у империи не хватит сил опрокинуть такой мощный бунт, особенно после войны, карнские цыньянские аристократы ничего с собой в империю не принесут, кроме непомерной гордыни и раздутых личных нужд, они не защитят и не укрепят империю, у них нет денег, нет армии, нет опыта управления большими территориями, старики постарели, а молодёжь училась теоретически, им гордыню привили, а технических знаний не дали. Вся эта "волна", которая "вернёт цыньянцев на родину", разобьётся о реальные проблемы очень быстро, сразу после войны, когда надо будет восстанавливать страну, а урожай просрали и полстраны калеки. Будет голод, и естественно, будет очередная кровавая резня, которая закончится сменой династии, я этого не допущу. Старики думают, что я не смогу, но я смогу, они ничего обо мне не знают, потому что лучшее оружие — то, о котором никто не знает. Я не собираюсь открывать им все свои карты, я не дурак. Но отдавать свой дом в лапы предателей тоже не собираюсь, просто они пока об этом не знают, пусть думают, что у меня нет выбора, и я рано или поздно сдамся. Но я не сдамся. А вы можете меня поддержать или не поддержать, в первом случае мне будет легче, но во втором — я всё равно выиграю. И тогда они все склонятся и всё одобрят, и я на тебе женюсь, Вера, и мать будет неистово за, потому что у неё не будет выбора.
— Хотите, чтобы я положила свой портрет в ту папку, которую вы уронили вчера в кабине? Этого не будет.
— Этого и не нужно. Я рассматриваю варианты, потому что обязан их рассмотреть, это ничего не значит.
Вера усмехнулась и промолчала. Опять взяла телефон, стала делать вид, что читает, но краем глаза смотрела на министра Шена, напряжённого и мрачного. Он тихо сказал:
— Вера, я улитка. Дом — мой панцирь. Он может быть старым, драным некрасивым, на нем может быть написано ругательство, он может быть покрыт плесенью, он может треснуть и причинять боль, но это единственное, что меня защищает. Без него я слизняк, каких тысячи, меня раздавят, никто не будет слушать то, что я говорю. Потому что не может править страной, городом и даже захудалой деревней мужчина, который не смог привести к процветанию хотя бы свою семью. Староста хутора — мужчина с самым большим домом. Мэр города — мужчина с самым большим бизнесом в городе, для которого нужны связи, в первую очередь, родственные, у него в каждом предприятии кум, сват, брат, дядя или друг, за которого он выдаст дочь или племянницу. Губернатор провинции — мужчина с родственниками в верхушках всех крупных городов и с друзьями в каждой деревне, обычно он родственник графа. Граф — обычно родственник короля или его приближённых, хотя бы дальний. И у него огромная сеть связей, огромный замок, огромный загородный дом, способный принять огромное количество людей на праздниках, на которых эти связи формируются и поддерживаются. Нет, вы можете со мной поспорить, и будете правы — бывает так, что к власти приходит человек без сильной руки, которая его подняла, крайне редко, обычно в тех случаях, когда прежняя власть забыла о своих обязанностях и проморгала конкурента. Но в этом случае первое, что делает этот человек — покупает дом, настолько большой, насколько позволяет его положение, и женится на девушке из семьи, которая свяжет его со старой властью и подарит его вознесению иллюзию логичности. Но это в Карне, здесь так исторически сложилось, Георг Первый был кузнецом, он мастерил оружие и инструменты, это был его хлеб, благодаря которому он кормил свою большую семью, руками, Георги никогда этого не отрицали. А его брат, предок Рональда, охотился в горах на диких коз, с копьём, как простой смертный, и охотился хорошо, потому что его большая семья не голодала. В Карне нет "недостойной" работы, здесь королю не зазорно подмести в своём кабинете, если он там намусорил, а графу не зазорно заниматься коммерцией. В Империи всё совсем по-другому, там правители — дети богов, они только правят, иногда занимаются искусством, но чаще просто красиво сидят на троне в блестящих костюмах и отдают мудрые распоряжения, а вокруг толпа приближённых, которые эти распоряжение выполняют. Правитель не метёт пол, не думает о нуждах своего тела, он мыслит либо о прекрасном, либо о великом, о глобальных вещах. А его едой, костюмом и крышей над головой занимается его старшая женщина, потому что дети Золотого Дракона взяли в жёны земных созданий, духов, которые связали их с планетой. И эти женщины тоже не метут пол, потому что они потомки священных существ, повелевающих планетой, всеми стихиями — землёй, водой и живыми существами, они не занимаются ерундой всякой, их сверхзадача — обеспечить комфортную жизнь мужу и наследнику, которые относятся к стихии воздуха и вечно парят в облаках. Правитель никогда не голоден, он ест потому, что жена так сказала, а ей виднее, когда, что и сколько должен есть каждый в её доме. Правителю не дует — он живёт в доме, построенном его женой так, как ей комфортно, и если она хочет стены, то пусть будут стены. Правителя одевает жена, камин зажигает жена, и детей от него хочет тоже жена, он сам ничего не хочет, кроме вселенской гармонии земли и космоса. Стихи изобрели для общения с женщинами-потомками духов, потому что оскорблять их слух неизящными словами недопустимо, дети Дракона освоили все земные языки и превратили их в гармонию, исключительно и только ради женщин. Музыкальные инструменты, краски и кисти, вышивка, скульптура, танцы — это всё начинали женщины, а доводили до совершенства мужчины, потому что это было способом взять материал из планеты и подарить ему гармонию космоса, это был способ донести до женщин-духов, что приняв космическую энергию детей Дракона, они изменят свою планету в лучшую сторону, вы сами говорили, красота математически обоснована, дети Дракона нашли формулу и применили её ко всему, до чего смогли дотянуться, только ради женщин. Правители не играют на музыкальных инструментах, не читают стихов и не показывают картины друг другу, это делается только для женщин. Соревнования по музыке, где все участники, зрители и судьи мужчины — это оксюморон, тема для сатирической пьесы, потому что такое выступление может быть только с целью повыделываться перед другими мужчинами своим умением впечатлять женщин, а выпендрёж детям Дракона не свойственен, они и так космос, им не надо никому ничего доказывать, только своим женщинам, только то, что они сделали правильный выбор, и делают его каждый день, оставаясь рядом.
