Степень значимости того рода видового отбора, который теперь предлагает Гулд, еще не определена. И ясно, что сколь бы видную роль ни играл подобный отбор в последующих версиях неодарвинизма, это не небесный крюк. В конце концов, новые линии родства выходят на сцену в качестве кандидатов для видового отбора путем стандартной градуалистской микромутации – если только Гулд не хочет обратиться к многообещающим чудовищам. Так что Гулд, возможно, помог обнаружить новый подъемный кран – если это окажется краном: доселе невидимый или недооцененный механизм усовершенствования замысла, построенный из стандартных, ортодоксальных механизмов. Однако поскольку я считаю, что все это время он надеялся отыскать не подъемные краны, а небесные крючья, мне кажется, он продолжит свои поиски. Может ли в процессе видообразования быть еще что-нибудь настолько особенное, что неодарвинизм не может это объяснить? Как мы только что вспомнили, у Дарвина описание видообразования предполагает соперничество между близкими родственниками.
Новые виды обычно завоевывают место под солнцем, изгнав других в открытом соревновании (процесс, который Дарвин в своих записных книжках часто описывал как «вклинивание»). Эта непрестанная борьба и завоевание закладывает основание прогресса, ибо победители, как правило, могут обеспечить свой успех за счет в целом более совершенного строения тела
494.
Гулду не нравится этот образ клина. Что с ним не так? Ну, по словам Гулда, этот образ провоцирует нас верить в прогресс, но, как мы уже видели, от такой провокации неодарвинисты отмахиваются с той же легкостью, что и сам Дарвин. Дарвин отрицал существование глобального, долгосрочного прогресса, сводящегося к представлению, будто элементы биосферы в целом становятся все лучше, лучше и лучше, и хотя сторонние наблюдатели часто воображают, что эволюция подразумевает прогресс, это попросту неверно, и ни один ортодоксальный дарвинист не допустит подобной ошибки. Что еще может быть не так с образом клина? В той же статье Гулд говорит о «тяжеловесной предсказуемости клина»
495, и я полагаю, что именно этим его этот образ и раздражает: подобно пандусу градуализма, он наводит на мысль о предсказуемом, бездумном восхождении вверх по склонам Пространства Замысла
496. Проблема с клином попросту в том, что это не небесный крюк.
4. Тинкер-Эверс-Чанс: дабл-плей сланцев Бёрджеса
497Даже сегодня множество выдающихся умов, кажется, неспособно принять или даже понять, что естественный отбор способен в одиночку и без всякой помощи извлечь из источника шума всю музыку биосферы. По сути дела, естественный отбор воздействует на продукты случайности и больше ни на что влиять не может; но он действует в области с очень жесткими условиями, где случайность исключена.
Но современное учение о прерывистом развитии – в особенности применительно к превратностям человеческой истории – делает особый акцент на понятии случайности: непредсказуемости природы будущей стабильности и способности современных событий и людей формировать и пролагать среди мириад возможностей путь, которым идет человечество.
Гулд говорит здесь не только о непредсказуемости, но и о способности современных событий и людей «формировать и прокладывать путь» эволюции. Эти слова вторят чаяниям Джеймса Марка Болдуина, подведшим его к открытию эффекта, носящего ныне его имя: нам как-то надо вернуть личность – сознание, разум, свободу воли – обратно на водительское место. Если бы у нас просто была случайность – радикальная случайность, – то разум получил бы какое-то пространство для маневра и смог бы действовать, нести ответственность за собственную судьбу вместо того, чтобы быть всего лишь продуктом бездумного каскада механических процессов! Я полагаю, что этот вывод – цель Гулда, о которой можно догадаться по тому, в каких краях он в последнее время странствует.
Во второй главе я упомянул, что главный вывод из работы Гулда «Удивительная жизнь: сланцы Бёрджеса и природа истории»
500 состоит в том, что если отмотать пленку жизни назад и проигрывать ее вновь и вновь, то шансы на то, что мы когда-нибудь снова появимся на свете, невероятно малы. Здесь есть три момента, обескуражившие рецензентов. Во-первых, почему он считает, что это так важно? (На суперобложке написано: «В этом шедевре Гулд объясняет, почему разнообразие окаменелостей в сланцах Бёрджеса важно для понимания этого свидетельства о нашем прошлом и осмысления загадки существования эволюции человека и ее восхитительной невероятности».) Во-вторых, в чем именно состоит его вывод – то есть кого он имеет в виду, говоря «мы»? И в-третьих, как, по его мнению, этот вывод (каким бы он ни был) следует из его увлекательных рассуждений о сланцах Бёрджеса, с которыми он, как кажется, практически никак не связан? Мы постараемся ответить на эти вопросы, начав с третьего и закончив первым
501.
Благодаря книге Гулда сланцы Бёрджеса, карьер в горах Британской Колумбии, из места, знаменитого лишь среди палеонтологов, ныне стал международным храмом науки, местом рождения… хм‐м, Чего-то Очень Важного. Найденные здесь ископаемые останки восходят к периоду, известному как Кембрийский взрыв (приблизительно шестьсот миллионов лет назад, когда многоклеточные организмы по-настоящему начали развиваться, благодаря чему Древо Жизни на ил. 3 (на с. 114) раскинуло «пальмовые листья»). Сформировавшиеся в удивительно благоприятных условиях ископаемые останки, увековеченные в сланцах Бёрджеса, дают гораздо более полную и трехмерную картину, чем случается обычно, и, классифицируя их в начале XX века, Чарльз Уолкотт руководствовался результатами проведенного им анатомирования некоторых находок. Он запихнул найденные им разновидности в традиционные таксономические группы, и приблизительно так все и оставалось до появления в 1970–1980‐х годах новых великолепных интерпретаций этих останков, предложенных Гарри Уитингтоном, Дереком Бриггсом и Саймоном Конвеем Моррисом, которые заявили, что многие из этих созданий (а те были поразительно странными и совершенно ни на что не похожими) классифицированы неверно; на самом деле они принадлежали к группе, у которой вовсе не было современных представителей, группе, о которой никто и помыслить прежде не мог.
