Мы думаем, будто смысл жизни состоит в том, чтобы быть на ногах, переживать приключения и завершать проекты, встречаться с друзьями и исследовать мир, но у Матери-Природы иная точка зрения. Жизнь, проведенная во сне, ничем не хуже любой другой, а во многих отношениях и лучше (определенно, дешевле), чем большинство других вариантов. Если нам кажется, что представители других видов тоже получают от периодов бодрствования не меньше удовольствия, чем мы, то это – любопытное совпадение, настолько любопытное, что не следует делать ошибку, предполагая, будто это так просто потому, что нам самим такой подход к жизни представляется оправданным. Нужно доказать, что другие виды его разделяют – а это далеко не просто
588.
Теми, кем мы являемся, в значительной степени сделала нас культура. А теперь пришло время спросить, с чего же все началось. Что за эволюционная революция случилась, так решительно отделив нас от всех иных результатов революции генетической? История, которую я собираюсь поведать, – это пересказ изложенной в четвертой главе истории о создании эукариотических клеток, благодаря которым стала возможной многоклеточная жизнь. Вы помните, что до появления клеток с ядрами существовали более простые и одинокие формы жизни, прокариоты, все существование которых сводилось к дрейфу в первичном бульоне и самовоспроизводству. Это, конечно, не небытие, но и на настоящую жизнь не слишком похоже. Затем, согласно удивительному рассказу Линн Маргулис
589, в один прекрасный день некоторые прокариоты оказались заражены своего рода паразитами; но дело обернулось к лучшему: тогда как паразиты по определению пагубно влияют на здоровье своих хозяев, эти интервенты оказали благотворное действие, а потому были не паразитами, но симбионтами. Они с хозяевами стали, скорее, комменсалами, что по-латыни значит «сотрапезники», или мутуалистами – и те и другие извлекали из союза пользу. Объединившись, они создали революционно новый вид существ – эукариотические клетки. Это открыло Чрезвычайно обширное пространство возможностей, известное нам как многоклеточная жизнь, – пространство, прежде, мягко говоря, невообразимое; без сомнения, прокариоты понятия обо всем этом не имеют.
Прошла пара миллиардов лет, в течение которых многоклеточные формы жизни исследовали разные уютные уголки и закоулки Пространства Замысла, как вдруг в один прекрасный день началось новое вторжение; его жертвой стал один вид многоклеточных организмов – примат, выработавший множество разных приспособлений и способностей (не смейте называть их преадаптациями), которые – так уж получилось – особенно хорошо подходили интервентам. Неудивительно, что интервенты были хорошо приспособлены к тому, чтобы вселиться в хозяев, ибо эти хозяева их сами и сотворили, подобно тому как пауки вьют паутину, а птицы – гнезда. В мгновение ока – меньше чем за сто тысяч лет – эти новые оккупанты превратили своих ничего не подозревающих хозяев, обезьян, в нечто совершенно новое: в сознательных хозяев, которые благодаря огромному запасу новехоньких интервентов способны вообразить прежде невообразимое, совершая никому прежде недоступные скачки сквозь Пространство Замысла. Вслед за Докинзом
590 я называю этих интервентов мемами, а радикально новый вид сущности, возникающей, когда определенного вида животное должным образом оснащено (или заражено) мемами, – это то, что обычно зовется личностью.
Такова, в общих чертах, история. Как я обнаружил, некоторым людям и подумать об этом противно. Им приятно полагать, что именно наше человеческое сознание и культура резко отличают нас от всех «неразумных тварей» (как их называл Декарт), но совершенно не хочется пытаться найти эволюционное объяснение созданию этого важнейшего отличительного признака. Мне кажется, они допускают ужасную ошибку
591. Они хотят чуда? Хотят, чтобы культура была дарована Богом? Грезят о небесном крюке, а не подъемном кране? Почему? Они хотят, чтобы человеческий образ жизни радикально отличался от образа жизни всех других существ, – и он в самом деле отличается, – но, как и сама жизнь, как любое иное удивительное явление, культура должна иметь дарвиновское происхождение. Она тоже должна вырасти из чего-то меньшего, из какого-то квази-, чего-то просто подобного, а не подлинного, и на каждом шаге этого пути результаты должны быть, по выражению Дэвида Хэйга, эволюционно достижимыми. Например, для культуры нужен язык, но прежде в ходе эволюции должен появиться сам язык; нельзя просто post factum отметить, что язык – это замечательно. Нельзя брать в качестве предпосылки сотрудничество; невозможно исходить из разумности человека; предпосылкой не может быть традиция – все это должно быть выстроено с чистого листа точно так же, как это было с первыми репликаторами. Удовлетвориться менее основательным объяснением значит просто сдаться.
В следующей главе я затрону важные теоретические проблемы того, как дарвиновские механизмы могли привести к эволюционному появлению языка и человеческого разума. Мне придется выступить против ужасной – и по большей части неоправданной – враждебности, вызываемой этим рассказом (и обезоружить ее), а также выработать ответы на добросовестные против него возражения. Но прежде чем мы поговорим о том, как могло быть выстроено это величественное сооружение из подъемных кранов, я хочу бегло обрисовать конечный результат, указав, чем он отличается от рисуемых на него карикатур, и чуть подробнее показав, как культура обрела столь революционные возможности.
2. Вторжение похитителей тел
Своим биологическим превосходством люди обязаны тому, что обладают формой наследственности, весьма непохожей на те, которыми располагают другие животные: наследственностью экзогенной или экзосоматической. При этой форме наследственности информация передается от поколения к поколению через каналы негенетического характера – например, при помощи слов, личного примера и иных форм индоктринации; посредством всего аппарата культуры в целом.
