Перспективы теории мемов приобретают интерес, лишь когда мы рассматриваем исключения, обстоятельства, при которых две позиции разводятся. Основания для принятия теории мемов появятся, только если она позволит нам лучше понять отклонения от привычной схемы. (Заметьте, что, успешно или нет реплицируется мем мема, это никак не связано с его эпистемической ценностью; он может распространяться, несмотря на свою зловредность, или исчезнуть, несмотря на свои достоинства.)
К счастью для нас, между двумя позициями существует неслучайная корреляция – в точности как между благом для «Дженерал моторс» и для Америки. То, что воспроизводящиеся мемы обычно идут на благо людям – не нашей биологической приспособленности (сардоническое замечание Вильямса о прихожанах в этом отношении абсолютно верно), но тому, что для нас дорого, – не простое совпадение
637. И никогда не забывайте о важном тезисе: факты о том, что нам дорого, – наших высших ценностях – сами по себе в весьма значительной степени являются продуктами самым успешным образом распространившихся мемов. Нам, может быть, и хотелось бы самим решать, что станет для нас summum bonum, но это – мистическая чепуха, если только мы не признаем, что то, кем мы являемся (и, значит, что именно мы можем рассматривать как summum bonum), само по себе есть нечто, чему мы научились, преодолев наследие наших животных предков. Биология накладывает некоторые ограничения на то, что мы могли бы ценить; в долгосрочной перспективе мы бы не выжили, не будь у нас более-менее устойчивой привычки выбирать мемы, которые нам помогают; вот только долгосрочной перспективы мы пока что не видели. Эксперимент Матери-Природы с существованием на этой планете культуры длится всего несколько тысяч поколений. Тем не менее у нас есть все основания полагать, что наши мемо-иммунные системы не безнадежны, даже если и небезопасны в использовании. В целом, как на грубое практическое правило, мы можем положиться на совпадение двух перспектив: по большей части хорошие мемы (хорошие с нашей точки зрения) обычно будут также и успешными репликаторами.
Выживание мемов зависит от того, достигнут ли они безопасной гавани – человеческого разума, но сам по себе человеческий разум – это артефакт, созданный, когда мемы реструктурировали человеческий мозг, чтобы сделать его более удобным для себя обиталищем. Пути входа и выхода изменены в соответствии с конкретными условиями и усилены разнообразными рукотворными устройствами, которые увеличивают точность и темп репликации: разум китайца существенно отличается от разума француза, а разум образованного человека от разума невежды. Мемы обеспечивают организмы, в которых поселились, бесчисленными преимуществами – хотя, без сомнения, среди этих даров есть и троянские кони. Мозг одного человека не похож на мозг другого: они заметно различаются размерами, формой и мириадами взаимосвязей, от которых зависят интеллектуальные способности. Но наиболее поразительные различия в интеллектуальных способностях людей зависят от различий микроструктурных (все еще загадочных для нейронаук), появившихся под действием разнообразных мемов, пробравшихся в мозг и поселившихся там. Мемы расширяют возможности друг друга: например, мем образования усиливает сам процесс имплантации мемов.
Но если верно, что разум человека сам до известной степени является творением мемов, то невозможно сохранить диаметральную противоположность позиций человека и мема, которую мы обсуждали раньше; ситуация «мемы против нас» невозможна, ибо более ранние заражения мемами уже сыграли значительную роль в определении того, кто мы есть. «Независимый» разум, пытающийся защититься от чуждых и опасных мемов, – миф. Напряженные отношения между биологическим императивом наших генов, с одной стороны, и культурным императивом мемов – с другой, сохраняются, но было бы глупо «вставать на сторону» наших генов; это означало бы совершить самый тяжкий грех популярной социобиологии. Кроме того, как мы уже отмечали, особенными нас делает то, что мы являемся единственным видом, который возвышается над императивом своих генов – благодаря подъемным кранам наших мемов.
Итак, на какой же скале нам утвердиться, чтобы выстоять в обрушившейся на нас буре мемов? Если репликация для этого может и не подойти, то каким должен быть вечный идеал, относительно которого «мы» будем оценивать достоинства мемов? Следует отметить, что мемы нормативных понятий – должного и благого, истинного и прекрасного – входят в число обитателей наших разумов, пустивших там самые глубокие корни. Среди определяющих нас мемов они играют главную роль. Наше существование – то, кто мы, что мы представляем собой как мыслители, а не организмы, – зависит от этих мемов.
Докинз заканчивает «Эгоистичный ген» словами, которые многие его критики, должно быть, не прочитали – или не поняли:
Человек обладает силой, позволяющей ему воспротивиться влиянию эгоистичных генов, имеющихся у него от рождения, и, если это окажется необходимым, – эгоистичных мемов, полученных в результате воспитания… Мы построены как машины для генов и взращены как машины для мемов, но мы в силах обратиться против наших создателей. Мы – единственные существа на планете, способные восстать против тирании эгоистичных репликаторов
638.
Так решительно дистанцируясь от чрезмерных упрощений популярной социобиологии, он в некоторой мере преувеличивает сказанное. Это «мы», превосходящее не только генетических, но и меметических своих создателей, является, как мы только что видели, мифом. В своих последующих работах Докинз это признает. В «Расширенном фенотипе»
639, он настаивает на биологической точке зрения, в соответствии с которой построенная бобром плотина, паутина или птичье гнездо – не просто продукты фенотипа (отдельного организма, рассматриваемого как функциональное целое), но его части, стоящие в одном ряду с зубами бобра, ногами паука и птичьими крыльями. С этой точки зрения свиваемые нами обширные защитные сети мемов являются столь же неотъемлемой частью наших фенотипов (для объяснения наших способностей, наших шансов, перипетий наших жизней), как и любой элемент в нашем более непосредственно биологическом оснащении
640. Радикального разрыва нет; можно быть млекопитающим, отцом, гражданином, ученым, голосовать за демократов и быть штатным университетским профессором. Точно так же как построенные людьми амбары являются неотъемлемой частью окружения ласточки-касатки, так соборы и университеты (а также фабрики и тюрьмы) являются неотъемлемой частью нашего окружения; столь же неотъемлемой его частью являются и мемы, без которых мы не смогли бы в нем жить.
