Сравним поставленную здесь перед нами проблему с проблемами, с которыми сталкиваются разработчики компьютерных шахматных программ. Можно было бы предположить, что ответить на проблему ограниченности времени для методов принятия этических решений можно было бы тем же способом, которым проблему ограниченности времени решают в шахматах: использовав эвристические методы элиминирующего поиска. Но в жизни никто не ставит шах и мат, и нет момента получения определенного результата (положительного или отрицательного), отталкиваясь от которого мы посредством ретроспективного анализа могли бы рассчитать подлинные значения альтернатив, поджидающих на путях, которыми можно пойти. Насколько глубокий анализ следует провести прежде, чем приписать позиции какое-либо значение? В шахматах то, что выглядит положительным на пятом ходе, на седьмом может оказаться гибельным. Существуют способы настройки эвристических процедур поиска таким образом, чтобы минимизировать (но не окончательно) проблему неверной оценки предполагаемых ходов. Приведет ли взятие фигуры противника к решительно положительному будущему, достойному того, чтобы к нему стремиться, или оно положит начало блестящему маневру противника, жертвующего своей фигурой? Эту сложность поможет разрешить принцип покоя: перед стремительным обменом ходами всегда заглядывайте на несколько шагов вперед, чтобы посмотреть, как будет выглядеть доска, когда буря утихнет. Но в реальной жизни подобного принципа, на который можно было бы положиться, нет. За аварией на Три-Майл-Айленд (произошедшей в 1980 году) последовало более десяти лет накопления сил и покоя, но мы все еще понятия не имеем, следует ли, приняв все во внимание, считать это происшествие счастливой или несчастной случайностью.
Подозрение, что не существует окончательного и убедительного разрешения подобных затруднений, долго таилось под бурными водами критики консеквенциализма, многим скептикам кажущегося слегка загримированной версией легкомысленного совета игрокам на фондовой бирже: «Покупайте задешево, продавайте задорого», – в принципе, прекрасная идея, но в качестве практического совета систематически бесполезная
899.
Итак, утилитаристы не только никогда на самом деле не определяли свои конкретные моральные выборы, вычисляя ожидаемую пользу от (всех) альтернатив (на это не хватает времени, как указал наш первый оппонент), но они также никогда не достигали устойчивых «автономных» выводов частичных результатов – «ориентиров и дорожных указателей», как называет их Милль, – которые могли бы использовать «на ходу» те, кто вынужден решать «практически значимые вопросы».
Тогда что же сказать о главных соперниках утилитаристов, разного рода кантианцах? Их риторика также отдает долг практичности – в основном в виде обвинений утилитаристов в непрактичности
900. Однако чем же тогда кантианцы заменяют неосуществимые консеквенциалистские вычисления? Следованием максимам (часто высмеиваемым как слепое поклонение правилам) того или иного сорта наподобие тех, к которым отсылает одна из формулировок категорического императива Канта
901: Поступай так, чтобы максима твоей воли могла бы быть всеобщим законом. Как правило, при принятии решений в кантианстве обнаруживается, что все результаты достигаются за счет использования разнообразных идеализаций, отклоняющихся от реальности в различных направлениях. Например, далеко не ясно, как вам понять, каким образом ограничить масштаб «максим» обдумываемых вами действий, прежде чем проверить их с помощью категорического императива, если только рядом не окажется некий deus ex machina, проворный распорядитель, нашептывающий подсказки вам на ухо. Кажется, что запас максим, которые следует рассмотреть, неисчерпаем.
Несомненно, эксцентричная надежда последователей Бентама на процедуру принятия этических решений, для которой нужно только подставить переменные в формулу, чужда по духу как современным кантианцам, так и изощренным утилитаристам. Кажется, все философы могут согласиться, что подлинное этическое мышление требует озарений и воображения, и его нельзя достигнуть путем бездумного применения формулы. Как пишет об этом все еще глубоко возмущенный Милль: «Нетрудно представить любой этический стандарт как недееспособный, если подходить к нему с позиций полного идиотизма»
902. Однако этот риторический выпад несколько противоречит проведенной им ранее аналогии, поскольку одним из законных притязаний систем практической навигации было то, что справиться с ними мог почти любой идиот.
Я вовсе не хочу никого шокировать обвинением, а лишь напомнить о вполне очевидном: ни одна отдаленно убедительная система этики никогда не была вычислимой, даже опосредованно, применительно к существующим в действительности моральным проблемам. Поэтому несмотря даже на то, что у утилитаристов (кантианцев, сторонников теории общественного договора и т. д.) нет недостатка в аргументах в пользу конкретных мер, институтов, практик и действий, все они существенно ограничены ceteris paribus условиями и заявлениями о правдоподобии их идеализированных допущений. Эти ограничения устроены так, чтобы преодолеть комбинаторный взрыв вычислений, грозящий тому, кто и в самом деле попытается (в соответствии с теорией) учесть все обстоятельства. А в качестве аргументов – не выводов, – все они были спорными (что не означает, будто ни один не может оказаться истинным по результатам заключительного анализа).
