Представляется, что этот принцип и в самом деле отметает ламаркизм, одновременно вводя в эволюцию позитивный фактор, о котором мечтали даже такие убежденные дарвинисты, как Ллойд Морган. А любителям метафизики открывалось, что под бряцающей механической оболочкой дарвиновской природы есть место разуму
107.
Конечно, не Разуму (если мы подразумеваем под этим полноценный, внутренне присущий природе творческий Разум – небесный крюк), а механистичному, бихевиористскому разуму – подъемному крану. Однако это уже что-то; Болдуин обнаружил эффект, и заметно ускоряющий (на местном уровне) процесс естественного отбора, и показывающий, как может стимулировать «слепой» процесс базового естественного отбора ограниченное «предвидение», проявляемое отдельными особями и способствующее лучшей приспособляемости, обуславливающей дальнейший естественный отбор. Это – полезное усложнение, оговорка в эволюционной теории, устраняющая основание для разумного и веского сомнения и делающая дарвиновскую идею еще убедительнее: в особенности когда та применяется ко множеству связанных друг с другом конкретных случаев. Другие исследования и споры, о которых мы еще поговорим, будут иметь тот же исход: ученый приступает к работе, побуждаемый надеждой отыскать небесный крюк; его труды венчает открытие подъемного крана, выполняющего ту же функцию.
5. Кто боится редукционизма?
Редукционизм – ругательство, а в моду вошло бесстыдное фарисейство.
Чаще всего в этих спорах треплют – обычно как оскорбительный ярлык – термин «редукционизм». Поклонники небесных крючьев обзывают «редукционистами» тех, кто рад удовлетвориться подъемными кранами, и им часто удается представить редукционизм как воплощение филистерства и бессердечия – если не вовсе чистого зла. Но, подобно многим ругательствам, значение термина «редукционизм» расплывчато. Первое, что представляешь себе, услышав его, что кто-то сводит («редуцирует») одну науку к другой: например, химию к физике, биологию к химии, а общественные науки – к биологии. Проблема заключается в том, что любое такое «сведение» можно представить и как банальность, и как нелепицу. Согласно банальной интерпретации, возможно (и желательно) объединить химию с физикой, биологию с химией и – да – даже общественные науки с биологией. Общества, в конце концов, состоят из людей, люди – млекопитающие и подпадают под биологические законы, касающиеся всех млекопитающих. Млекопитающие, в свою очередь, состоят из молекул, подпадающих под законы химии, которые, опять-таки, должны соответствовать лежащим в их основе законам физики. Ни один разумный ученый не станет это оспаривать; судьи Верховного суда подчиняются законам гравитации не в меньшей степени, чем любая лавина, поскольку в конечном счете они – лишь набор физических объектов. Согласно «нелепой» интерпретации, редукционисты хотят отвергнуть правила, теории, словари и законы более специализированных наук, заменив их терминами наук более фундаментальных. При таком прочтении мечтой редукциониста может стать труд «Сравнение Китса и Шелли с молекулярной точки зрения», или «Роль атомов кислорода в экономике предложения», или «Разъяснение решений Верховного суда в терминах флуктуации энтропии». Вероятно, таких редукционистов на свете нет – и все должны быть редукционистами в банальном понимании этого слова, а потому ругательство получается беззубое. Если кто-нибудь говорит вам: «Но это же редукционизм!» – стоит ответить: «Что за причудливая старомодная жалоба! Что вы хотели этим сказать?»
Счастлив отметить, что за последние годы некоторые из мыслителей, вызывающих у меня наибольшее восхищение, встали на защиту той или иной старательно определенной версии редукционизма. В книге «Гёдель, Эшер, Бах» специалист по когнитивным наукам Даглас Хофштадтер сочинил «Прелюдию… и Муравьиную фугу»
109 – аналитический гимн достоинствам подлинного редукционизма. Джордж К. Уильямс, один из выдающихся эволюционистов современности, опубликовал работу «В защиту редукционизма в эволюционной биологии»
110. Зоолог Ричард Докинз вводит понятие иерархического или постепенного редукционизма и отличает его от редукционизма «рискованного», который отрицает
111. Совсем недавно физик Стивен Вайнберг в главе «Похвала редукционизму» книги «Мечты об окончательной теории»
112 ввел различие между бескомпромиссным редукционизмом (неприятной штукой) и редукционизмом, готовым к компромиссам (который он решительно одобряет). А вот и моя версия. Следует различать редукционизм, который обычно полезен, и алчный редукционизм (greedy reductionism), который вреден. В контексте теории Дарвина дистинкция проста: алчные редукционисты думают, что все можно объяснить, не прибегая к подъемным кранам; разумные редукционисты полагают, что все можно объяснить, не прибегая к небесным крючьям.
Не имеет смысла идти на компромиссы по поводу того, что я называю разумным редукционизмом: под ним понимается просто приверженность науке, обходящейся без окольных рассуждений и жульничества (то есть не вводящей изначально никаких тайн или чудес)
113. Такой редукционизм – уверен, Вайнберг бы согласился, – достоин многократной похвалы. Но в своем стремлении побыстрее достичь цели и желании как можно быстрее объяснить как можно больше, ученые и философы часто недооценивают сложности, пытаясь проскочить целые этажи и уровни теории, чтобы надежно и аккуратно обосновать все на самом фундаментальном уровне. В этом состоит грех алчного редукционизма; отметим, однако, что мы должны порицать его, только когда чрезмерное рвение приводит к фальсификации феномена. Само по себе стремление свести, объединить, объяснить все в рамках одной всеобъемлющей теории достойно осуждения не более, чем противоположный порыв, приведший Болдуина к открытию. Жажда простых теорий или интерес к явлениям, которые невозможно объяснить простой (или сложной!) теорией – не грех; проступком будет рьяно подтасовывать факты, с какой бы целью это ни делалось.
Опасная идея Дарвина – редукционизм во плоти
114, сулящий объединение и объяснение абсолютно всего в рамках одной величественной картины. Тот факт, что она представляет собой идею алгоритмического процесса, делает ее особенно влиятельной, поскольку приобретенное таким образом безразличие к материалу позволяет нам прилагать ее практически к чему угодно. Для нее не существует материальных границ. Как мы уже начинаем понимать, она применима даже к себе самой. Самое распространенное опасение, связанное с идеей Дарвина, заключается в том, что она не просто объясняет, а упраздняет дорогие нам Разумы, Цели и Смыслы. Люди боятся, что стоит этой универсальной кислоте подступить к лелеемым ими памятникам, как те перестанут существовать, растворившись в мутной и постылой луже научной деструкции. Этот страх безоснователен; подлинно редукционистское объяснение явлений оставит их на месте, но расколдованными, унифицированными и стоящими на более прочном фундаменте. Может быть, мы узнаем об этих сокровищах что-нибудь удивительное или даже шокирующее, но как более глубокое понимание может обесценить их в наших глазах, если только мы изначально не ценили их из‐за того, что принимали за нечто иное?
115
