“А если я умру, скажет?” – спросил я.
Она опять потянулась за бутылкой. Опередив ее, я отставил мадеру на другой край стола. Там лежали вынутые из короба книги – артиллерийский устав и еще одна, потолще. Раскрыл ее, и в ушах зазвучал голос Мосцепанова: “Ступайте в гимназию, спросите Журнал Министерства народного просвещения…” Год и номер выпуска я забыл, но наверняка журнал был тот самый.
“Возьму?” – поднял я глаза на Наталью.
Она равнодушно кивнула. Ясно было, что скрытая тут тайна ей неизвестна. Мы условились, что на следующей неделе поручик Перевозчиков отвезет ее ко мне в Екатеринбург, пойдем знакомиться с Машей. Она спросила, можно ли ей будет взять с собой Феденьку. Я сказал, что в другой раз, сунул журнал за пазуху и уехал.
Статья с пометами, как в найденных у Косолапова книгах, называлась “Об истории и химических свойствах греческого огня”. На первой же странице резкой вертикальной чертой на полях отмечался рассказ о том, как Константин Великий услышал вышнее воззвание, а затем ангел открыл ему секрет этого чудо-оружия, столетиями спасавшего Византию от сарацин и славян. Я, разумеется, о нем знал. Об этой жидкой горючей смеси, которой греки спалили флот киевского Игоря, рассказывается в гимназическом учебнике. Ее заливали в сифоны, поджигали и с помощью кузнечных мехов выдували пламя на вражеское войско, а в морском бою – на корабли. Вода бессильна была его потушить.
Арабы и франки не сумели выведать у греков секрет этой смеси и разгадать его сами тоже не смогли. Потерпели фиаско и алхимики, и современные ученые, включая автора статьи. Он лишь осторожно предполагал, что в ее состав наряду с сырой нафтой, она же нефть, входили селитра, негашеная известь, минеральные масла́ и смолы. Возможно – поташ. Менее вероятно – битум. В какой пропорции всё это смешивалось, было загадкой даже при условии, что компоненты угаданы верно. Автор статьи приходил к выводу, что сотворенное ангелом непостижимо для смертных, но Мосцепанов, очевидно, не считал себя подпадающим под это правило. Какое-то вышнее воззвание упоминалось в его ответах на вопросные пункты Екатеринбургского суда.
Так вот ради чего были все его страдания!
Неужели он, артиллерист, не знал, что зажигательные смеси такого сорта давно применяются в военном деле? Они разного состава, но сходного действия. Ракеты Конгрива, бомбы типа брандскугелей.
Может быть, всё-то он понимал, но через Аракчеева и покойного государя рассчитывал убедить греков, что раскрыл тайну их древнего оружия? Напомнить о славных победах, которые оно приносило им в прошлом? Вдохновить на новые? Змей Горыныч должен был унести его в Петербург, там ему проще казалось продвинуть свой проект, но при этих относительно трезвых соображениях он вел себя как человек, лишь одной ногой стоящий на почве разума.
Я припомнил всё, что слышал о нем, и дополнил моими собственными наблюдениями. Нечеловеческое упорство в достижении цели, вспышки ярости, перемежаемые длительными периодами угрюмости, завораживающе ритмичная речь с повторением одних и тех же слов, чтобы они, как заклинание, вызвали из небытия обозначаемые ими вещи, наконец, смехотворная уверенность в том, что, бесстрашно обличая начальственные злоупотребления, можно добиться успеха в химии, – всё выдавало в нем маньяка. Первое впечатление оказалось верным, но во мне уже поселилась тревога. Если Наталья за эти качества его и полюбила, то полюбит ли меня? Я совсем другой человек.
Раскрытый журнал лежал на коленях. Я давно прочитал абзац в начале статьи, отчеркнутый с такой страстью, что грифель кое-где прорвал бумагу. В сражениях, сообщалось здесь, перед византийским войском везли орудия для метания греческого огня, и дабы устрашить врага, иногда их изготавливали в виде драконов; внутри размещали сосуды с горючей смесью. Когда ее поджигали, из драконьей пасти вырывалось пламя, из ноздрей – дым, а если стенобитный таран или камень из катапульты проламывал бок такого чудовища, оттуда вытекала его черная кровь, которую не впитывала земля. Ею Наталья сегодня поливала мосцепановские пожитки, чтобы занялись поскорее.
Множество людей пыталось разгадать его тайну – и вот я понял, в чем она состоит.
И что?
Не было ни радости, ни даже тихого удовлетворения. Бесконечная печаль охватила меня.
Ехали через лес. Ельник, осины вдоль дороги. Я с силой отшвырнул журнал в сторону. Он жалобно всплеснул страницами, не понимая, за какую вину с ним так поступили, и зарылся в палую листву.
Харон
Константин Костандис. Записки странствующего лекаря
Ноябрь 1826 г
Фабье дал мне прочесть новое послание от Макриянниса.
“Загнанные в крепость, – писал он, – мы разделились, и каждый занял свой участок. Морфополусу и мне досталась Хрисоспильотисса – это где пещера и две колонны сверху; с тех пор здесь и стоим. За кровью и смертью света не видим – из Колонаки турецкие пушки с рассвета до заката по нам лупят. От амфитеатра до башни с главными воротами стоят Нерудзос и Папакостас, на Западном бастионе – люди Гураса, а на Львином – вот уж жаркое место! – Даварис и его деревенские. С этих несчастных Гурас только что нательные рубахи не снял, а ведь они в город скот пригнали и всё свое добро принесли, во время осады кормили и одевали ограбленных афинян. Гурас, будь он проклят, пока был комендантом, выпотрошил Афины дочиста…”
Макрияннис диктует письма, в них слышна живая речь. Читая, я слышал его голос, и моя симпатия к нему росла с каждой фразой.
“От Западного бастиона до Львиного у нас за стеной была прорыта сапа, – писал он дальше. – Мы ее набили порохом, а фитиль спустили в окоп. Это место обороняли афиняне Данилиса, честного патриота, его потом с Митросом Леккасом турки захватили живыми и посадили на кол у нас на виду. Фитиль к этой сапе был сделан из тряпки. А малую нужду мы справляли прямо в окопе. Куда отойдешь, когда со всех сторон стреляют? И вот утром турки собрались в атаку. Столпилось их множество у бастиона, как раз в том месте, где бы под ними порох в сапе и рванул. Видя это, мы строимся, выходим против них с клинками. Хотим поджечь тряпку, а она от нашей мочи мокрая, не горит. Поджигаем, но поджечь не можем. Один афинянин голой рукой схватил горящую головню и положил на фитиль. Огонь, как воду, взял этот храбрец во имя Эллады, но чертова тряпка так и не занялась. Пламя по ней пробежало и погасло. Бросились на нас турки…”
И наконец:
“Цитадель норовит пожрать тех, кого вскармливала годами. День за днем люди гибнут, а мерзавец Гурас обустроил для себя храм, сверху землей засыпал, чтоб снаряды не были страшны, семью там укрыл и сам спрятался. А своему куму Ставрису Влахосу с шайкой прихлебателей дал убежище в погребе. Назначил их старшими, а протопаликаром поставил Сурмелиса. Тот строчил донесения, будто Гурас за стенами воюет, тогда как он с его родичами наружу носу не высовывал. Мы-то выходили за стены с турками биться, а эти, что под землей засели, через Сурмелиса писали в правительство и в газеты, что, мол, вышел капитан Гурас против турок и задал им жару. Сидевшие в погребе прославляли сидевших в храме. Мы из газет об этом узнали, когда один афинянин принес их в крепость, и дара речи лишились. Потом пришли в ярость, и я во всеуслышание объявил: «С этого дня никто из крепости не выйдет, пока мы все бумаги, что будут при нем, не прочтем и не подпишем, что всё в них правда». А Гурасу я так сказал: «Иди, займи место за стенами, тогда и подвиги свои воспевай сколько влезет». Был он храбр и честолюбив, вышел, тут его и убили, а теперь распускают слух, будто убийца – я. Да гореть мне вечно в аду, если совершил такое или хоть миг в мыслях держал!”
