Представляя свои идеи, Минковский говорил: «Те понятия о пространстве и времени, которые я хочу вам изложить… являются принципиально новыми. Впредь и пространство, и время сами по себе обречены исчезнуть в царстве теней; и только союз между ними будет представлять собой истинную реальность». Его предсказание сбылось.
И вот я стою в холле перед доской с графиками, и меня озарило: ведь каждый раз, когда мы думаем о пространстве-времени, мы фактически его преодолеваем и устанавливаем связь с Минковским во внепространственной и вневременной плоскости идей. У меня мурашки пробежали по телу, когда я внезапно понял, что идеи Стивена по своей значительности не уступают идеям Минковского и что когда-нибудь физик с горящими глазами, сто лет спустя, замрет в благоговейном трепете перед диаграммой или уравнениями Стивена, ощутив с ним мгновенную мистическую связь.
Благодаря Минковскому теория относительности поднялась на новый уровень. Стивен подхватил идею и взял новое препятствие в ее развитии, совершив прыжок в неизвестность. Правда, Эйнштейн вряд ли одобрил бы такой поворот. Эйнштейн не любил квантовую механику – общая теория относительности нарушала ее принципы. В течение нескольких десятилетий, последовавших за созданием общей теории относительности, ее несовместимость с квантовой механикой мало волновала ученых, поскольку не так уж много физиков разбиралось в идеях относительности. Но Стивен задумался о совместном применении общей теории относительности и квантовой механики в тех областях, где нельзя пренебрегать ни одной из них, – в теориях, описывающих образование Вселенной и черных дыр, – и продемонстрировал, какой огромный потенциал заложен в комбинации двух этих подходов. Стивен открыл новое направление в физике, в котором стала развиваться теория относительности.
Общая теория относительности и квантовая механика относятся к числу замечательных достижений человеческого интеллекта, изящных и весьма успешно применяемых в познании природы. Обе теории оказали огромное влияние на развитие современных технологий и фактически сформировали наше физическое восприятие мира. А вместе с тем, они не могут быть справедливы одновременно. Они конфликтуют; они противоречат друг другу. Когда я узнал Стивена немного лучше и изучил его характер, я понял, что совмещение противоречивых теорий и идей – одна из его сильных сторон. Для него это так же естественно, как для птиц – перелет в теплые края. В конце концов, Стивен был необычным человеком, он все время находился между жизнью и смертью, одновременно беспомощный и могущественный, дерзкий и осторожный. Противоречие для Стивена было не просто философией жизни; это был его способ жизни.
⁂
Я ждал, пока откроется дверь в кабинет Стивена, и думал о том огромном объеме информации, который нам с ним нужно перелопатить; о том, как незаметно утекает наше время – подобно тому, как тонкой струйкой течет произносимая Стивеном речь. Как через бутылочное горлышко. Общение с ним требовало огромного терпения. Нужно было сидеть и терпеливо ждать, пока он составит слова и соединит их в предложения. К этому надо было привыкнуть.
За двадцать лет с тех пор, как Стивен узнал о своем диагнозе, его речь становилась все более и более неразборчивой. Дошло до того, что только несколько человек могли понимать его – Джейн, Кип, Роберт Донован, некоторые аспиранты. Они обычно и служили переводчиками – Стивен мог общаться с остальными только в их присутствии. Но в 1985 году, в сорокатрехлетнем возрасте, Стивен перенес серьезную легочную инфекцию. Несколько недель он был подключен к аппарату искусственной вентиляции легких. Каждый раз, когда доктора пытались отключить его от ИВЛ, у него начинался приступ удушья. Врачи сказали Джейн, что единственный шанс, который сохранит Стивену жизнь, – операция трахеостомии. Они объяснили, что в результате этой операции Стивен навсегда потеряет способность говорить. Поскольку он был слишком болен и не мог принимать самостоятельного решения, решать за него предстояло Джейн. Она подписала необходимые документы. Стивен выздоровел, но после операции мог общаться с другими только с помощью специальной карточки с буквами: ассистент указывал на различные буквы, напечатанные на карточке, а Стивен поднимал брови в тот момент, когда выбор падал на нужную ему букву.
Стивен был жив, но полностью деморализован. Он никак не мог смириться со своим положением. Он был в ярости, обвиняя Джейн в том, что она напрасно согласилась на операцию. Стивен не мог ни с кем общаться, впервые с начала своей болезни он пал духом и оказался в глубокой депрессии.
Спустя год секретарша Стивена, Джуди Фелла, увидела на BBC рекламу компьютерной программы, разработанной для людей с крайне ограниченными возможностями. Она связалась с изобретателем, и спустя непродолжительное время у Стивена уже была первоначальная версия той системы коммуникации, которой он и пользовался всю оставшуюся жизнь. Составление предложений с помощью новой технологии превратилось для Стивена в своего рода компьютерную игру. Курсор двигался по экрану, и когда он попадал на нужную букву или слово, Стивен двигал щекой, и это движение активировало сенсор, встроенный в его очки. Когда реплика была готова, Стивен кликал по иконке, и его знаменитый компьютерный голос зачитывал готовый напечатанный вариант. Когда Стивен был в ударе, он мог «произнести» до шести слов в минуту. Конечно, не так быстро, как хотелось бы; но, по крайней мере, он мог общаться. Более того, отныне он не нуждался в услугах интерпретатора. Это означало, что впервые за долгие годы он мог вступать в беседы с теми, с кем хотел поговорить наедине.
У меня уже была игровая практика общения со Стивеном в режиме шесть слов в минуту во время его посещения Калтеха. Тогда мы работали вместе над книгой «Кратчайшая история времени» и тогда же составляли план будущей книги «Высший замысел». Я с трудом привыкал к нашей манере общения: иногда ответ запаздывал на минуту, а иногда запаздывание составляло пять или десять минут. Вначале я отвлекался; мысли мои блуждали. Затем я научился расслабляться и погружаться в полумедитативное состояние. Но если работу над «Кратчайшей историей» можно было сравнить с небольшим холмиком (типа того, который образуется, когда кроты выбрасывают грунт из норы), то труд по сочинению «Высшего замысла» оказался настоящей горой. Я так и не смог настроить себя на медитацию в процессе работы над ним.
Работая над «Высшим замыслом», я научился использовать время, которое Стивен тратил на печатание, для размышлений о попутных вещах. Я понял, что наш замедленный обмен мнениями имеет свои преимущества. Я мог погрузиться в более глубокие раздумья по поводу данной проблемы, рассмотреть ее более сосредоточенно, чем удается собеседникам при обычном разговоре, когда на задаваемый вопрос дается практически мгновенный ответ, без подготовки. Иногда я склонялся к тому, что неплохо бы всем научиться разговаривать в такой манере. А иногда, наоборот, я чувствовал себя подобно муравью, завязнувшему в густой патоке.
Шло время. Мы привыкали друг к другу, и наши контакты становились многообразнее. Я понял, что составление слов вовсе не является для Стивена основным способом общения. Как у слепого развивается повышенная чувствительность к звукам, так у Стивена усилилась способность пользоваться невербальной коммуникацией. Его близкие друзья научились пользоваться этим в своих интересах и часто применяли в разговоре с ним провокативную манеру общения, когда говоришь о чем-либо в категорической форме, а затем наблюдаешь за его реакцией. Внимательно наблюдая за Стивеном во время разговора, его друзья как бы зондировали его мысли с помощью своих слов – подобно тому, как физики изучают атом, наблюдая за тем, как он рассеивает свет. Если было необходимо, Стивен вставлял замечания в виде одного слова или целого предложения, но полнее всего он выражал свои чувства с помощью мимики – нюансы выражения его лица менялись, когда он двигал глазами, морщил лоб или кривил рот. Иногда реакция была более очевидной – когда он корчил свои гримасы, – иногда менее. Подчас приходилось довольствоваться ощущением того, что вы его поняли, но до конца все-таки не были уверены в правильности своей догадки. Это был специфический язык, который становился доступен, когда удавалось сойтись со Стивеном поближе; до трахеостомии Стивен также не блистал красноречием, и его невнятное произношение могли понимать только близкие ему люди. Слова, даже будучи озвучены, стали для Стивена приправой к беседе, а вовсе не ее основным наполнением.
