В аэропорту Эль-Альто возле Ла-Паса перед римским папой с эмоциональной речью выступил индейский шахтер, который горячо поблагодарил гостя за его борьбу во имя социальной справедливости и за… поддержку теологии освобождения. Понтифик не стал его разубеждать, но в соседнем Перу еще раз остерег духовенство от следования идеологии классовой борьбы.
В Лиме заправляли социалисты, против которых с оружием в руках выступали маоистские экстремисты из движения «Сендеро Луминосо» («Сияющий путь»). Они истребляли чиновников и военных, а еще — духовенство, в связи с чем развернули настоящую охоту на прилетевшего понтифика. За те два дня, что Войтыла был в Перу, его дважды пытались взорвать, один раз расстрелять из автоматов, да еще успели повредить линии ЛЭП, оставив без света значительную часть столицы, куда первосвященник прибыл на закрытие евхаристического конгресса. Такое уже случалось двумя годами раньше, когда в перуанской нунциатуре погас свет во время ужина понтифика, а на склоне одного из холмов засияли огненные серп и молот. Маоисты не давали римскому папе покоя
[966].
Но самый сложный этап визита ждал его в конце. Закрывать очередной латиноамериканский вояж планировалось в Парагвае, где понтифик, среди прочего, хотел встретиться с оппозиционным блоком, включавшим ряд католических организаций. В последний момент, когда Иоанн Павел II уже был в Боливии, президент Парагвая Альфредо Стресснер, руководивший страной аж с 1954 года, запретил эту встречу. Тогда Войтыла пригрозил отменить сам визит. Для Стресснера, католика и ярого антикоммуниста, это был бы удар по престижу. Он и так находился в почти полной изоляции из‐за своей репрессивной политики и настоящего геноцида, устроенного индейцам. Диктатор вынужден был уступить.
Встреча состоялась 17 мая во Дворце спорта Асунсьона. По сути это был настоящий митинг оппозиции, причем организованный не кем иным, как главой парагвайского клира архиепископом Исмаэлем Ролоном. Понтифик произнес на нем пламенную речь о демократии, используя выражения из последней энциклики. А затем, в посрамление недругам слева, упрекавшим его в снисходительности к правым режимам, в беседе со Стресснером взялся отстаивать право христиан участвовать в общественной жизни: «Нельзя ограничивать церковь стенами храма, как нельзя ограничить Бога исключительно совестью человека». Под такими словами могли бы подписаться и теологи освобождения! Вероятно, именно так это и воспринял Стресснер. Для него, служившего некогда в армии вместе с русскими белоэмигрантами, а затем давшего приют немецким нацистам, все подобные высказывания, скорее всего, попахивали коммунизмом, как бы парадоксально это ни звучало применительно к главе Апостольской столицы. Еще до отлета первосвященника Стресснер провел очередные аресты, а когда Войтыла покинул Парагвай, президент развернул наступление на церковь и правозащитников
[967].
Впрочем, это были последние конвульсии режима. Уже в феврале 1989 года диктатура Стресснера разделит судьбу прочих латиноамериканских хунт. А еще раньше, в октябре 1988 года, сенсационное поражение на плебисците потерпит его собрат по убеждениям Аугусто Пиночет. Одновременно на родине понтифика, в Польше, разольется новая забастовочная волна, которая вынудит партию сесть за стол переговоров с оппозицией. Демократия победно шагала по планете.
* * *
У понтифика были свои заботы. Пятнадцатого июня 1988 года непокорный вождь церковных ультраконсерваторов архиепископ Лефевр объявил, что намерен рукоположить четырех епископов, дабы оставить после себя четкую иерархию. Так как упрямый фрондер не имел на то позволения римского папы, такой шаг организационно размежевал бы его с Апостольской столицей и вызвал бы раскол в церкви. Желая избежать этого, Иоанн Павел II еще 5 мая провел с ним встречу и вроде бы добился согласия остаться верным Святому престолу на условии обрядовой автономии. То есть превратиться в своеобразный аналог униатов. Однако уже на следующий день архиепископ отказался от своих слов. Понтифик и кардинал Ратцингер призывали его одуматься, но тщетно: архиепископ твердо был намерен выйти из повиновения «погрязшей в синкретизме» церкви. Вследствие этого 1 июля глава Конгрегации по делам епископов кардинал Бернарден Гантен объявил, что отныне Лефевр и все те, кто его поддерживает, будут преданы анафеме как раскольники
[968].
Параллельно Иоанн Павел II провел косметическую реформу курии, придав ей простоту и стройность. В частности, он понизил статус Совета по общественным делам, этого МИДа Апостольской столицы. Раньше его глава считался третьим лицом в ватиканской иерархии, теперь же этот орган стал просто одним из департаментов госаппарата. По мнению советских дипломатов, ссылавшихся на «местных обозревателей», такая мера проистекала из нежелания ватиканского руководства иметь на этом посту человека со стороны (?)
[969]. Отдел взаимоотношений с государствами, как стал называться новый орган, возглавил бывший нунций в Чили Анджело Содано.
Папские чиновники предлагали своему начальнику объединить все отделы, занимающиеся взаимоотношениями с некатоликами, в одну дикастерию, но Войтыла не согласился, поскольку очень рассчитывал на экуменизм в его католическом понимании, то есть на сближение с другими деноминациями. В силу этого в обновленной курии, как и раньше, за контакты с другими течениями христианства, нехристианами и атеистами по-прежнему отвечали три разных департамента. Нашлось место и для приверженцев дореформенной мессы — те из них, кто согласился оставаться под рукой римского папы, отныне должны были общаться с особой комиссией, занимавшейся вопросами единства с движением Лефевра
[970]. В сущности, эти изменения мало что давали: римская курия как была, так и осталась неповоротливой структурой с мелочной регламентацией своей работы и деятельности понтифика. Несмотря на все попытки, Иоанн Павел II не смог придать ей динамизм. Грустный итог этих попыток подвел спустя тринадцать лет кардинал Лоршейдер: «Римский папа — заложник окружения, которое отрывает его от основ. Иоанн Павел II приложил много усилий, чтобы изменить такое положение вещей, но ничего не добился»
[971].
Бразилец, возможно, был предвзят, ведь понтифик обманул его ожидания, когда заклеймил теологию освобождения и не пожелал разделить власть с епископами. Сам Войтыла, хоть тоже не был в восторге от своего административного аппарата, решительно взял его под защиту, когда в 1985 году, перед очередным синодом, иерархи Великобритании, США, Канады, Нидерландов, Бельгии, Франции и Испании принялись критиковать «римский централизм». Досталось тогда и персонально Ратцингеру, который годом раньше в интервью сгоряча назвал послесоборное двадцатилетие несчастливым, ибо вместо энтузиазма и сплочения рядов в католической среде произошел упадок духа, начались разброд и шатания. Против такой оценки восстал даже архиепископ Кениг, менее всего склонный критиковать окружение Иоанна Павла II. Понтифик, однако, не только отмел все мечты о расширении компетенций Всемирного синода епископов, но и пресек рассуждения о том, что курия (в частности, Ратцингер) якобы отделяет его от верующих или управляет без оглядки на римского папу
[972].
