Так начиналась Третья республика.
* * *
Вихрь, поднятый годовщиной смерти святого Мефодия в Чехословакии, там же и закончился. Именно эту страну из всего советского блока выбрал Иоанн Павел II для первого визита после падения «железного занавеса». Он словно отмечал свою победу над теми, кто несколько лет назад не пустил его в Прагу. Особенность момента прочувствовал и Гавел — первый демократически избранный президент послевоенной Чехословакии. «Не знаю, знаю ли я, что такое чудо, — повторял он, встречая понтифика 21 апреля 1990 года в пражском аэропорту. — И все же отважусь утверждать, что ныне стал свидетелем чуда»
[1014].
Его эмоции понятны. А вот население не оценило роль учения Войтылы в свержении коммунизма: Чехия так и останется наименее религиозной страной Европы. В мае 1995 года, когда понтифик второй раз прилетит в Прагу, на его мессу соберется всего 60 тысяч человек, хотя пятью годами раньше, отмечая свержение коммунизма, пришло около миллиона. Тамошние протестанты еще и учинят скандал римскому папе, возмутившись канонизацией чешского священника Яна Саркандера, замученного в 1620 году за торжественную встречу католического войска в своем приходе
[1015].
Не оценит роль понтифика и Казароли. В лекции, прочитанной им в Парме 17 марта 1990 года, а затем в речи по поводу присвоения ему почетной степени доктора Папской академии теологии в Кракове 2 июня того же года он сделает упор отнюдь не на мистических высотах, а на значении «хельсинкского процесса» и политики Горбачева, осознавшего «жгучую необходимость изменения курса». По словам кардинала, вообще всегда следует «задаваться вопросом, в какой мере человеческие события, пусть и самые невероятные, можно объяснить естественными причинами, хотя и возникшими под бдительным оком Повелителя природы и истории». Это заявление, сделанное в отчизне Войтылы, очевидно шло вразрез с романтическим запалом понтифика
[1016].
Когда Казароли делал свои заявления, он, конечно, уже знал, что в конце года уйдет на покой. Ему шел семьдесят седьмой год, одиннадцать из которых он сотрудничал с экзальтированным поляком. Первого декабря 1990 года госсекретарем стал бывший нунций в Чили Анджело Содано, а пост «министра иностранных дел» (то есть секретаря по взаимоотношениям с государствами) занял епископ Жан-Луи Торан, несколько лет работавший секретарем нунциатуры в охваченном гражданской войной Ливане. Ближний Восток понемногу выходил на первый план во внешней политике Апостольской столицы.
О дивный новый мир!
На глазах сбывались самые смелые грезы. Почти без сопротивления, поддаваясь напору масс, рушилась мировая система, объявившая войну христианству. Дольше всех из лидеров стран ОВД (кроме Горбачева) продержался enfant terrible советского блока Николае Чаушеску, румынский вождь, увековечивший свое правление строительством Народного дома — самого большого административного здания в Европе. Между прочим, единственный из вождей стран «народной демократии», он запретил аборты и максимально затруднил доступ к контрацептивам, чтобы поднять рождаемость в стране
[1017]. Святой престол горячо одобрил бы такие меры! Впрочем, эффективность их была невысока — в этом отношении румынский опыт предвосхитил ситуацию в демократической Польше, показав полную несостоятельность папских энциклик о семейной жизни и сексе.
Судьба Чаушеску могла бы служить предостережением всем ополчившимся на слуг Господа. «Гений Карпат» утратил власть сразу после того, как поднял руку на епископа, пусть и кальвиниста. Восстание в Тимишоаре, начавшееся 16 декабря 1989 года в защиту иерарха Венгерской реформатской церкви Ласло Текеша, которого власти хотели выселить из дома, закончилось аккурат к Рождеству поспешным расстрелом самого Чаушеску и его жены. Чем не доказательство величия Божия? Однажды Господь уже явил свою силу, заставив склониться перед словом истины величайшую империю древности. И теперь чудо повторялось, хотя и с ветхозаветным душком: все-таки кровожадность не была свойственна Сыну Человеческому. Европа впала в оторопь, узрев печальную судьбу румынского диктатора. А коммунисты советского блока наглядно убедились, какая участь ждала бы их, не откажись они вовремя от неограниченной власти.
Кто же, как не римский папа, должен был принимать лавры победителя? То, о чем говорил он, воплощалось в жизнь. То, к чему призывал, разносилось тысячеголосым эхом. Миллионы людей смотрели на него как на нового пророка, предсказавшего annus mirabilis.
А он продолжал носиться по свету, поддерживая и вдохновляя. В конце апреля — начале мая того удивительного года он был в Африке — его проповеди слушали жители Мадагаскара, Реюньона, Замбии и Малави. Он говорил им о мире и согласии, убеждал людей разной веры отказаться от вражды и начать сотрудничать во имя блага своих народов.
В начале июня, когда в Польше проходили парламентские выборы, он приземлился в Скандинавии, первым из римских первосвященников помолился за полярным кругом — в норвежском Тромсе. Число католиков в этом регионе было ничтожно, но все же его проповедь в древней шведской Уппсале собрала десять тысяч человек! С ним встретились норвежский король Олаф V и датская королева Маргрете II. Однако лютеранский епископат не позволил сановному гостю ступить под своды собора в Роскилле, место упокоения датских правителей.
Двадцатого августа, за четыре дня до избрания Мазовецкого премьером, понтифик наведался в Испанию, чтобы поучаствовать в закрытии Второго всемирного дня молодежи, проходившего на этот раз в Сантьяго-де-Компостела. А через месяц, в сентябре, он встретился с членами Комиссии по вопросам диалога римско-католической церкви с пятидесятниками, принял делегации епископатов из Индии, Лесото, Венесуэлы и Перу и опять вел трудные переговоры с архиепископом Кентерберийским Ранси, который прибыл в Рим в отчаянной надежде спасти наметившееся сближение. Увы! Второго октября оба вынуждены были признать, что выявленные разногласия делают невозможным преодоление раскола.
За день до того Иоанн Павел II беатифицировал двадцать шесть монахов ордена пассионистов, казненных республиканцами во время гражданской войны в Испании. Это тоже был знак новых времен — жертв испанских республиканцев не прославляли в ранге блаженных с 1963 года, чтобы не потворствовать режиму Франко, которого не выносил Павел VI. Но Франко скончался в 1975 году, и теперь можно было не опасаться политического резонанса.
Наконец, в первой половине октября, когда Бальцерович оглашал в Сейме свой план экономических реформ, глава Апостольской столицы устремился в Сеул на евхаристический конгресс. Южная Корея тоже переживала процесс трансформации. Президент Ро Дэ У, хоть и ставленник ушедшего на покой диктатора Чон Ду Хвана, обагрившего руки кровью студентов в Кванджу, победил на демократических выборах и существенно поправил реноме южнокорейской власти, проведя летнюю Олимпиаду 1988 года. В этой Олимпиаде, невзирая на холодные отношения между странами, участвовали и советские спортсмены. Какое удивительное время! Все словно сговорились дружить. Перестройка, «бархатные революции», крушение апартеида, падение диктатур в Южной Америке и Африке, реформы в Южной Корее — «осень народов» охватила всю планету. «Конец истории?» — задался вопросом политолог Фрэнсис Фукуяма, чье имя летом 1989 года прогремело на весь мир.
