Адам Михник в бытность студентом держался мнения, что «Гомулка и Вышиньский стоят друг друга»
[1486]. Для этого диссидента диктатура церкви была ничем не лучше диктатуры партии. Позднее, в 1976 году, он несколько скорректировал позицию, заявив, что если «до войны Церковь была реакционной, а коммунизм проповедовал прогрессивные идеи, то теперь — наоборот». Отсюда следовал вывод: «Политический долг левых состоит в том, чтобы защищать свободу Церкви и гражданские права христиан совершенно независимо от того, что думаем мы о роли Церкви 40 лет назад и возможной ее роли через 40 лет»
[1487].
Но вот прошло сорок лет. Какова же роль духовенства в современной Польше? Об этом кратко и емко сказано в книге социолога И. Кшеминьского, изданной в 2013 году: «<…> из союзника модернизации, демократизации и защиты прав человека [церковь] превратилась в необычайно острого критика „европейской порчи“, а права человека, которые ранее воплощала, переделала ныне в католический кодекс морали из минувшей, дособорной эпохи»
[1488].
Не приходится сомневаться, что под римско-католической церковью здесь имеется в виду и ее покойный глава, Иоанн Павел II. Трактовка прав человека, да и вообще любого явления сугубо с библейских позиций — одна из характерных черт папы-поляка. Отсюда постоянные «но», ставившие рамки самым великодушным начинаниям Кароля Войтылы. К примеру:
— женщина — это образ Девы Марии, но ей не место в рядах клира, так как среди апостолов не было женщин;
— церковь — это народ Божий, но ее глава — камень веры и единственный кормчий ладьи святого Петра; а значит — никакой демократизации;
— все церкви несут в себе частичку Святого Духа, но ключи от истины хранятся лишь в Апостольской столице; а следовательно, экуменизм — лишь под сенью Святого престола;
— все происходит по воле Божией, но коммунизм, фашизм и либерализм одинаково порочны и должны кануть в Лету;
— половой инстинкт — больше не грех, а дар Божий, но за секс без обязательств и контрацепцию ваши души отправятся в ад;
— святым стать легко, ибо всякий христианский праведник свят, тем более мученик, но Оскар Ромеро не заслуживает даже звания блаженного. О Джордано Бруно и речи нет.
Эти «но», впрочем, имели и оборотную сторону. Например:
— всей полнотой истины, безусловно, обладает только римско-католическая церковь, но труды теологов и философов иных церквей столь же боговдохновенны, как работы Фомы Аквинского или святого Бонавентуры;
— атеисты блуждают во тьме, не зная благодати, но они тоже могут вести нравственную жизнь и обрести место в раю. То же относится к приверженцам религий, отрицающих Творца всего сущего;
— положение в ордене иезуитов, конечно, нетерпимо, но это не повод игнорировать его членов при назначении на высокие посты;
— Второй Ватиканский собор вызвал брожение в церкви и сокращение рядов клира, но в целом он сыграл положительную роль, а Иоанн XXIII, созвавший его, заслуживает канонизации;
и так далее.
Войтыла смотрел на клир как на проводника единственно правильного учения (что, конечно, естественно). Его убеждение в безошибочности церкви напоминало такую же уверенность Гомулки в исторической правоте партии, искупавшей любые ее грехи. И точно так же, как Гомулка, Войтыла бил по диссидентам справа и слева, выкидывая из лона церкви как либералов, так и ультраконсерваторов. У него даже был свой Колаковский — Ханс Кюнг.
В итоге именно эта боязнь опорочить церковь привела к тому, что не получила всеобъемлющей оценки деятельность инквизиции, хотя и были осуждены некоторые ее вердикты, вроде дела Галилея. А о христианизации Америки, сопровождавшейся массовым истреблением коренного населения, Иоанн Павел II предпочитал говорить обтекаемо, явно чувствуя неловкость, что приобщение к истинной вере сопровождалось тотальным уничтожением местных культур. Он, так охотно рассуждавший об «идеологиях зла», не нашел в себе сил, чтобы назвать по имени одно из величайших преступлений в истории, предпочитая вместо этого поминать тех немногих слуг Божьих, кто пытался этому противостоять. Не сподобился он и на кампанию по очищению клира от педофилов, более того, до самого конца считал такие обвинения происками дьявола. Но «мало рыдать над грехами отдельных священников, надо признать, что вся система плоха», — сказал Джованни Францони, бывший настоятель монастыря святого Павла вне Стен и один из главных католических критиков папства в Италии
[1489].
Все, что касается веры, носило для Войтылы абсолютный характер и не допускало компромиссов. «Кто не со Мною, тот против Меня» (Мф 12: 30) — эти слова Христа стали для него основой морали. Но именно это упоение верой и загнало его в прокрустово ложе догматизма. Грань между святостью и фанатизмом тонка и часто зависит от внешних обстоятельств: одно и то же в разных условиях можно назвать твердолобостью и преданностью идее. И тут вновь напрашивается аналогия с Гомулкой, который всю жизнь твердил одно и то же, но в восприятии соотечественников оказывался то героем, то злодеем. «Иногда несгибаемая позиция — признак паралича», — написал Станислав Ежи Лец. Польский насмешник говорил о родной власти, но с таким же успехом его слова можно применить и к папе-поляку. Лозунги Иоанна Павла II за время его понтификата тоже не претерпели изменений, но то, что вдохновляло в конце семидесятых, выглядело мракобесием в девяностых.
Тем парадоксальнее, что папство, как и раньше, остается одним из моральных столпов человечества. Красноречивый пример: среди тех, кто собирал подписи за беатификацию Кароля Войтылы, оказалась даже Мария Лопез Вигил, сподвижница Оскара Ромеро, ранее возлагавшая на Иоанна Павла II ответственность за гибель архиепископа. Но стоило понтифику скончаться, как она уже готова была признать его блаженным, поскольку «народ все забыл»
[1490].
Сохранить такую репутацию понтифику помог опять же его догматизм, а точнее буквальное прочтение Библии. Если бы не желание римского папы дословно следовать ветхозаветной традиции и отметить юбилейный год так, как встарь, с очищением от грехов, не было бы знаменитого счета памяти, который вопреки опасениям многих иерархов не подорвал, а спас лицо церкви, когда казалось, что она противопоставила себя всей современной цивилизации.
Войтыла мог поступать удачно и не очень, но он не отсиживался за стенами Ватикана, молча взирая на происходящее вокруг. Этим он отличался от своего предшественника Павла VI и от своего преемника Бенедикта XVI. Что бы ни случилось в мире, он всегда готов был оценить это с точки зрения Евангелия и прав человека. Разумеется, его тоже одолевали сомнения, но они неизменно подавлялись кипучей энергией и абсолютной уверенностью в Господней поддержке. Деятельный папа-идеалист выглядел органичнее, чем колеблющийся папа-теоретик.
