— Ужас, да? Всё чёрное! Разве так должно быть?
— Да нет, конечно, смотри, одна чернота ползёт! Кошмар!
Парень на моих глазах начинает судорожно дышать. Я вижу, как ему мгновенно плохеет на глазах, и начинаю трясти его за плечо:
— Эй, ты чего?
— А ты не слышишь? Чернота в лёгких! Мне кранты!
От былой спеси не осталось и следа — парнишка похож на испуганного ребёнка.
— А чувствуешь себя как?
— Да нормально вроде чувствовал. А теперь понимаю — плохо мне. Вот, дышать трудно, руки трясутся, ног вообще не чувствую!
— Перестань, не паникуй!
— Ужас, ужас! Говорила мне мамка, чтобы я не курил — не слушался, с четырнадцати лет дымлю, как паровоз — по пачке в день. Вот и докурился! Все лёгкие прокурил!
— Ну, так бросай!
— Ты не слышишь, что ли? Поздно уже бросать, все лёгкие чёрные! Ох, что я мамке-то скажу? Она ж одна останется, если я помру! Батька-то ещё два года назад помер!
Парень сгибается пополам, охватывает голову руками, и начинает раскачиваться на стуле, как китайский болванчик. Я понимаю, что сейчас его удар хватит — вон какой бледный, аж синий.
— Господи, сделай так, чтобы у меня всё было в норме! Пожалуйста! Я тебе обещаю, что больше к сигаретам не притронусь!
Молодой человек падает на пол и складывает руки в молитве. Нет уж, это уже слишком! Встаю со стула, и врываюсь в кабинет. Две медсестры стоят возле компьютера, и охают.
— Вы потише не можете разговаривать? Там вашему пациенту уже плохо! Все тайны врачебные слышно!
Женщины поворачиваются ко мне, и я читаю на их лицах недоумение.
— Что случилось, девушка? Мы вас вызовем!
— Там парню плохо, который только что у вас был!
— Почему?
— Услышал про черноту в лёгких. Вот-вот в обморок грохнется. Дайте воды, что ли.
Медсёстры переглядываются, а потом начинают хохотать. По щекам одной из них даже потекли слёзы. Я просто опешила от такой бессердечности! Нет, как так можно? А ещё клятву Гиппократа давали!
Отсмеявшись, одна женщина говорит:
— Да мы не про лёгкие говорим!
— А про что?
— Вон, смотрите! Принтер чудит, одни пятна чёрные выдаёт вместо текста. Никак заключение распечатать не можем!
Я выдыхаю и смотрю на стол. Перед медсёстрами лежат несколько испорченных листов, перемазанных чёрной краской.
— Извините.
Разворачиваюсь, и выхожу из кабинета. Парень стоит под дверью и с надеждой смотрит на меня.
— Ну, что там? Правда, принтер у них глючит?
— Ага!
— Господи, слава Богу!
Молодой человек кидается меня на шею и от счастья чмокает в щёку. Я смущённо улыбаюсь и вмиг делаю серьёзное выражение лица.
— Но, ты не забудь, что только что клялся бросить курить.
— Да-да, больше — ни одной сигареты! Спасибо!
Из кабинета высовывается медсестра и протягивает парню листок бумаги, на котором написано заключение вручную, синей шариковой ручкой. Видимо, принтер так и не ожил.
В кабинет ужом проскальзывает женщина, а я прикрываю глаза. Надеюсь, всё пройдёт без эксцессов — я и так уже потеряла кучу времени у этого кабинета. А в плате, наверняка, уже дожидается меня мой сын.
Женщине тоже выдают заключение, написанное от руки, и я вхожу в кабинет. Раздеваюсь до пояса, поднимаю руки вверх, прижимаюсь грудью к пластине. Всё нормально — никто не просит меня взять волосы в рот или сделать ещё что-то интересное.
— Подождите в коридоре.
Киваю.
— Да я уж поняла вашу процедуру.
Наконец, женщина выносит мне заключение, и скрывается в своём кабинете. Так-так, что тут у нас? Одного взгляда хватает мне, чтобы понять, что у меня односторонняя пневмония.
Неприятно, но это спокойно лечится уколами антибиотика. Полежу в больнице несколько дней, подлечусь, и отпрошусь домой. Эта атмосфера меня угнетает. Тем более, что я не хочу, чтобы Пашка привязался к Марату. Вдруг, он захочет, чтобы сын жил с ним? А как же я?
Погрузившись в невесёлые мысли, направляюсь в обратный путь.
……………………………..
— Ура, ты пришла!
Марат кидается ко мне с широкой улыбкой на лице, и я заключаю мальчика в свои объятия. Интересно, как скоро он будет называть меня «мама»? Мне бы очень хотелось услышать это поскорее.
— Как у тебя дела, дорогой?
Я прижимаю к себе сына, и подхожу к кровати — мне нужно сесть, приключение в кабинете флюорографии отняло у меня много времени, сил и нервов. Вон — обед пропустила из-за этой нервотрёпки, уже час дня! И, наверняка, меня тут отдельно кормить никто не будет.
— Нормально. Вот, мы с Павлом Ивановичем привезли тебе разных вкусняшек, чтобы ты не голодала. Говорят, в больнице отвратительно кормят!
Я вспоминаю склизкую кашу, поданную сегодня на завтрак, и грустно киваю.
— Это хорошо, вы молодцы. А то обед уже прошёл, а я до сих пор голодная!
Олигарх стоит у окна, скрестив руки на груди, и внимательно слушает наш разговор, прищурив свои серые глаза.
Я поднимаю на него взгляд:
— Привет.
— Привет. Тебе лучше?
— Анализы сдала, флюорограмму сделала. Там лёгкое затемнено левое. Но, это ничего. Думаю, несколько дней — и меня поставят на ноги. Но я не хочу тут так долго находиться. Мы с Маратом задумали сделать ремонт в комнате.
— Ты думаешь, вы будете жить в твоей квартире?
Мужчина сводит брови к переносице, и я содрогаюсь — его лицо приобретает суровое выражение. Что он имеет ввиду? Что хочет отобрать у меня ребёнка?
— Думаю, да.
— Мы поговорим обо всём после того, как ты выйдешь из больницы. Думаю, здесь не самое лучшее место для обсуждения наших личных вопросов.
Киваю. Мужчина даёт мне отсрочку, чтобы я всё хорошенько обдумала? Но мне не нужно ничего обдумывать, я уже для себя всё решила — Марат будет жить со мной, а Пашка, если хочет, может участвовать в жизни сына — навещать его, забирать к себе на выходные. Ведь разводиться с Лилией он не собирается.
Впрочем, о чём это я думаю? Даже если мужчина уходит из семьи к любовнице, то только в пяти процентах случаев, он не вернётся обратно в семейное гнездо. Потому что любовница — такая же обычная женщина, к которой нужно притираться, выслушивать скандалы и упрёки. А жена — уже родная душа.
И, хоть Лилия Иннокентьевна — не самая лучшая супруга, но их с Александровым многое что связывает. И, в основном, конечно — это деньги. Павел Иванович ясно дал мне понять, что не готов к разводу — по брачному договору он лишится очень многого.
