— Я знаю, вы остаетесь недоступной.
— Потому-то ваши притязания так чудовищны?
— О, с вами, герцогиня, нужно идти напролом, хотя бы и рискуя сломать себе шею. Перед вами нужно разыграть сверхчеловечески сильную, не останавливающуюся ни перед чем, мужественность. Простой мужской любви вы не понимаете; она не достигает до вас. Ваше естественное убеждение, — что вы единственная в своем роде, недоступная остальному человечеству и неспособная приблизиться к нему. И вы, действительно, таковы! Вы не можете, не обманывая себя, стать чьим-нибудь другом! Как вы достойны сострадания! Даже в любви — и какой любви! — с вами возможна только вражда, — еще хуже: внутреннее отчуждение.
Он увидел, как она испугалась, и его бросило в жар от желания заключить ее в объятия.
— Простите, — беззвучно сказал он, — это были только злые слова. Я буду любить вас во всем вашем одиночестве. Забудьте боль, которую я только что причинил вам. Мы будем очень любить друг друга и не будем мучить один другого.
— Будем надеяться, — ответила она.
— Мы достаточно боролись друг с другом прежде.
— Это, по крайней мере, верно. Я жажду покоя. Вы оставите меня на даче несколько времени одну. Я возьму с собой только Нино.
— Вы напишете мне, когда мне приехать?
— Не знаю… Фрау Беттина!
— Герцогиня?
— Я скоро напишу вам и попрошу вас навестить меня. Вы приедете?
— Да.
Клелия молча ломала руки. «Она слишком глупа!»
— Джина, — сказала герцогиня, — вам надо было привести в порядок дела у себя на родине. Когда вы уезжаете?
— Я уехала бы сейчас, но Нино не хочет.
— Ты не хочешь?
Он посмотрел ей в глаза.
— Нет.
— Тогда поезжай на дачу со мной, пока твоей матери не будет здесь. Мы будем совершенно одни друг с другом и будем очень счастливы.
На следующий день они уехали. Вечер был уже близок, когда они поднялись на гору к вилле. Нино замолк; он думал: «Я сижу на этих шелковых подушках возле моей Иоллы, я увожу ее в волшебный замок. Он окружен густой чащей. Никто не может проникнуть к нам. Я поклялся себе, что это будет так. Но думал ли я в самом деле, что это будет?»
Холмы с виноградниками и поля с масличными деревьями медленно поднимались вверх. Дорога вилась по ним между серыми стенами, на которых цвели узкие ряды бледно-красных роз. «Они стоят так тихо, прямо и благоговейно, — подумал мальчик, — как розы на старых картинах, стоящие на страже перед Мадонной».
Вдали, высоко в воздухе, среди волнующихся верхушек деревьев выступила лестница — несколько узких ступенек; под ними снова смыкались деревья.
— Там мы поднимемся наверх, — сказала герцогиня.
— Там мы поднимемся наверх, — повторил он, не понимая этого, не веря в это. Лестница вдали, высоко в воздухе, манящая среди вьющейся зелени и исчезающая, кто знает куда, вероятно, в мир сказки, — по ней он поднимется с Иоллой… Этого блаженства нельзя было вынести. Он вздохнул.
— Я хотел бы, чтобы мы никогда не приезжали, — тихо сказал он.
Она засмеялась.
— Ну, что ж. Как свежо пахнет вся эта листва. Здесь солнце мягкое и благостное. Ты знаешь, от каналов очень несло гнилью.
Она вспомнила, как безрадостно скользила в узкой тени ее гондола. Медное небо тяготело над безгласными дворцами. «Я хочу отдохнуть», — подумала она. Она вздохнула полной грудью, ее взгляд скользнул по лабиринту виноградных лоз, по широким серебряным волнам маслин, по мирной, солнечной равнине. На холмах лежали тени от облаков. По откосу, озаренные последними лучами или прячась в сумраке, насторожившись, стояли виллы. За ними высилась синевато-черная стена хвойных деревьев. Повсюду среди гирлянд сверкающей или матовой зелени выступали каменные острова. Башни с зубцами, стены, галереи с колоннами, длинные флигеля замков были раздроблены на куски тенью от сплошных масс деревьев или, ослепительно сверкая, вырезывались в дымке дали.
— О, отсюда далеко… до него. Здесь я в безопасности.
От невидимых клумб у их ног, из-за заборов, доносился запах гелиотропа. Лошади фыркали, с их морд слетала пена, легкая и блестящая. Над полем, внизу развевался розовый покров, точно вышитый на бледной ткани масличных листьев.
— Теперь мы, верно, все-таки приехали? — спросил Нино. Они остановились у каких-то ворот. Стена была вся закрыта плющом. Ее осеняли блестящие и тяжелые дубы. Прибежал, размахивая руками и выкрикивая приветствия, какой-то старик. Показалось еще несколько человек.
— Останьтесь здесь все, — приказала герцогиня. — Мы пройдем по лестнице.
Они вышли из экипажа; он описал широкий полукруг и поехал вверх по дороге. Герцогиня все еще говорила со стариком; Нино искал подъема.
— Сюда, молодой барин, — сказала одна из служанок. Она взглянула на него; ее язык красной змейкой высунулся из-за передних верхних зубов.
Подошла герцогиня; они пошли прямо по шедшей наискос лужайке. Перед черной тенью, которой сомкнувшиеся стены лавра покрывали ее задний план, дыбился, сверкая, готовый взлететь крылатый конь. Рядом с тенью мягко блестела трава.
Затем они поднялись в самую середину лиственных стен. Туда вела двойная лестница; обе ее половины та расходились, то сходились в углах и поднимались вверх целым рядом террас. Они то сливались в одну отлогую широкую лестницу: наверху ее в нише из блестящего лавра, на пьедестале, из которого бил источник, возвышался Аполлон и, с лирой у бедра, властно ждал приближавшихся; то перед взбиравшимися был узкий крутой подъем, и в шорохе листьев они слышали тихий смех сатира, высовывавшего из зеленого мрака свои остроконечные уши.
Вдруг Нино откинул назад голову.
— Иолла, вот дом. Он весь открыт и полон роз. Мы в самом деле будем жить там?
— Среди роз — если ты хочешь. Они вьются по колоннам, видишь? Колонны поддерживают лоджию; она утопает среди лавра и роз. Вдоль нее тянется балюстрада, которая возвышается над этой лестницей и окаймляет холм сада. На ней белые бюсты, я назову тебе их все по именам. Это все люди, которыми мы можем гордиться, так как в жизни каждого из них было что-нибудь прекрасное.
Они вышли на светлую площадку; под приветственное журчанье фонтана дошли до дома. Он был низкий, длинный, окна в нем были высокие, блестящие, с остроконечными фронтонами. Ступени крыльца отлого поднимались между группами туй с их светло-лиловыми плодами.
Они пообедали в прохладном зале. Его пять окон были открыты. За ними висела розовая дымка. Вдали ее прорывали черные конусы кипарисов. Их края, один за другим, окрашивались серебром. Наступал вечер.
Ночью Нино проснулся. До его слуха доносилось чирканье сверчков и плеск фонтана. Он смотрел в темноту и думал. Вдруг он ощутил на своем лбу крепкое и мягкое прикосновение.
