— Собрание граждан города Нетцига, заседающее в… — потребовал Дидерих.
Они продолжали:
— «Собрание граждан националистического образа мыслей…»
— Националистического… ик! и христианского! — добавил пастор Циллих.
— Неужели вы, господа, действительно намерены… — с тихой мольбой взывал Нотгрошен. — Я думал, это только шутка…
Дидерих разгневался:
— Мы не шутим священнейшими чувствами! Быть может, разъяснить вам это осязательно, жалкий вы неудачник?
Взглянув на руки Нотгрошена, поднятые в знак полного признания им своей ошибки, Дидерих мгновенно успокоился и проговорил:
— Ваше здоровье!
Майор самозабвенно орал:
— На нас его величество может положиться, как на каменную гору.
Ядассон призвал всех к молчанию и прочел:
— «Граждане города Нетцига, исповедующие националистический и христианский образ мыслей, собравшись в ресторане при муниципальном управлении, единодушно повергают к стопам Вашего величества свои верноподданнические чувства по случаю признания Вашим величеством религии откровения и заверяют Ваше величество в своей глубочайшей ненависти к крамоле, где бы она и как бы она ни проявлялась, и усматривают в геройском деянии часового, имевшем место сегодня в городе Нетциге, отрадное доказательство того, что Ваше величество столь же, сколь Хаммураби и император Вильгельм Великий, является орудием господа бога».
Все рукоплескали, Ядассон, польщенный, улыбнулся.
— Подписываться! — заорал майор. — А может быть, у кого из присутствующих есть еще замечания?
Нотгрошен откашлялся:
— Одно-единственное словечко. Со всей подобающей скромностью.
— А то как же еще? — сказал Дидерих.
Выпитое вино придало редактору храбрости, он покачивался на стуле и без всякого основания хихикал.
— Я не хочу сказать ничего плохого о часовом, господа. Наоборот, я всегда полагал, что солдаты на то и существуют, чтобы стрелять.
— Ну, значит, все хорошо.
— Да, но разве нам известно, что кайзер того же мнения?
— Само собой. А дело Люка?
— Прецеденты… хи-хи… это прекрасно, но все мы знаем, что кайзер оригинальный мыслитель и… хи-хи… весь порыв и действие. Он не любит, чтобы его опережали в чем-нибудь. Если, к примеру, я сообщу в своей газете, что вам, господин Геслинг, предстоит назначение на пост министра, то этого… хи-хи… наверняка не случится.
— Бросьте ваши еврейские штучки! — крикнул Ядассон.
Нотгрошен возмутился:
— Я по случаю каждого церковного праздника даю в своей газете полтора столбца размышлений на божественные темы. А что до часового, то не исключено, что ему могут предъявить обвинение в убийстве. Тогда мы влипли.
Наступила тишина. Майор в раздумье выпустил из рук карандаш. Дидерих подхватил его.
— Мы что, исповедуем националистический образ мыслей или нет? — И он размашисто подписался.
Всех обуял исступленный восторг. Нотгрошен обязательно хотел поставить свою подпись вторым.
— На телеграф!
Дидерих велел ресторатору прислать ему счет на дом, и все поднялись. Нотгрошен преисполнился вдруг самых смелых чаяний.
— Если я смогу напечатать ответ кайзера, мне к самому Шерлю
[76] открыта дорога.
— Мы все-таки посмотрим, — ревел майор, — долго ли еще я буду заниматься только устройством благотворительных балов!
Пастор Циллих мысленно уже видел в своей церкви толпы народа, побивающие каменьями Гейтейфеля. Кюнхен грезил о кровавой бане на улицах Нетцига. Ядассон каркал:
— Пусть только кто-нибудь посмеет усомниться в моих верноподданических чувствах!
А Дидерих:
— Теперь старику Буку не поздоровится! А с ним заодно и Клюзингу в Гаузенфельде! Мы очнулись от спячки!
Все держались очень прямо, и только время от времени кто-нибудь неожиданно для самого себя выскакивал вперед. С грохотом проводили они своими палками по спущенным железным шторам магазинов и пели кто в лес, кто по дрова «Стражу на Рейне»
[77]. На углу, против здания суда, стоял полицейский, на свое счастье, он не двинулся с места.
— Вы, дружок, быть может, желаете сказать нам что-нибудь? — крикнул ему Нотгрошен. Он не помнил себя от возбуждения. — Мы телеграфируем кайзеру!
Перед почтамтом с пастором Циллихом, у которого был не особенно крепкий желудок, случилась беда. Пока приятели старались облегчить его положение, Дидерих позвонил и, когда вышел дежурный, вручил ему телеграмму. Прочитав ее, чиновник нерешительно взглянул на Дидериха, но тот так грозно повел глазами, что телеграфист попятился и принялся оформлять телеграмму. Дидерих уже без всякой надобности продолжал вращать глазами; он стоял как истукан, в позе кайзера, которому флигель-адъютант докладывает о подвиге часового, а министр двора вручает телеграмму с изъявлением верноподданнических чувств. На голове он ощущал каску; хлопнув себя по бедру — по невидимой сабле, — он сказал:
— Кто дерзнет помериться со мной силой?
Телеграфист принял это за предупреждение и, пододвигая сдачу, еще раз пересчитал ее. Дидерих взял мелочь, подошел к одному из столов, набросал на клочке бумаги несколько строк и, сунув бумажку в карман, вернулся к своей компании.
Пастора посадили в наемную карету; он уже отъезжал, проливая слезы, как перед вечной разлукой, и махал рукой из окошечка. Возле оперного театра Ядассон свернул за угол, хотя майор и орал ему вслед, что он, Ядассон, живет вовсе не здесь. Внезапно испарился и майор. Дидерих и Нотгрошен одни добрались до Лютерштрассе. У театра «Валгалла»
[78] редактор остановился. Не поддаваясь никаким уговорам, он во что бы то ни стало желал тотчас же, среди ночи, увидеть «электрическое чудо», которое здесь показывали, — даму, мечущую огненные искры. Дидериху пришлось долго и настойчиво разъяснять ему, что в такую минуту неуместно заниматься столь легкомысленными вещами. Впрочем, как только показалось здание «Нетцигского листка», Нотгрошен забыл об «электрическом чуде».
