- Вот это человек, он наперед предсказывал, что Геслинг этим участием в прибылях надует нас. Бальрих наверняка что-то против него затеял, иначе почему его арестовали?
- А что он мог затеять? - волновался Гербесдерфер. - Стачку? Только в ней наше спасение. Но Бальрих всегда был против стачки. Если же он теперь изменил свое мнение, значит необходимо поддержать его.
Рабочие разделились: одни отправились на фабрику за остальными товарищами, другие, которым жены шепотом сообщили о событиях, вернулись в корпуса и рассыпались по коридорам и лестницам. Шпиона Яунера несколько человек втолкнули в чулан и обещали прикончить, если он посмеет хоть пикнуть о том, что видел и слышал. Прошло довольно много времени, прежде чем все сошлись перед комнатой No 101. Здесь, в своем прежнем жилище, сидел за сосновым столом Бальрих. Он поднял глаза на вошедших, перед ним лежал револьвер, который он прикрывал рукой.
- Тут мне нужны только друзья, - сказал он, сдвинув брови. - А если меня найдут враги... кажется, я ради вас перестарался, то мне остается только одно...
Как ни взволнованы были люди, они выслушали его молча, пока кто-то не заявил, что теперь все равно им тоже некуда податься и они готовы идти за ним.
- На жизнь и на смерть, - заявил Гербесдерфер.
- И ни один уже не сдрейфит, - добавил Польстер.
Тогда Бальрих дал им совет без шума бросить работу.
- Никакого насилия! Ждать, пока Геслинг не примет ваших требований.
- Тариф! - закричали рабочие. - Минимальный заработок - двадцать восемь марок!
Но Бальрих возразил:
- Не тариф, а тридцать пять марок... А не пойдет на это - выжидать! У меня есть дело к его сыну... - обращался Бальрих то к одному, то к другому. - Вы же сами понимаете, что Геслинг не пожертвует сыном, если вы от отца потребуете только одного, чтобы он перестал обманывать вас и сосать из вас кровь. Неужели он откажет в помощи родному сыну и не спасет его? Кто поверит этому?
Старик рабочий положил руку на плечо Бальриха и сказал:
- Никто не поверит.
- Такого не бывало, - повторяли рабочие и поодиночке, украдкой стали выходить из комнаты.
Позади кровати послышался шорох. Бальрих схватился было за револьвер, но перед ним вдруг предстал Ганс Бук. Бальрих бросился его обнимать.
- Ах ты пострел, как я тебе благодарен! Без тебя мне бы уже пришел конец!
Но он неожиданно встретил отпор. Юному богачу было сейчас не до него, он вывернулся из его рук.
- Не благодари меня, - сказал он сердито; его широко открытые глаза были полны слез, как у девушки. - Я только мимоходом, случайно задержался здесь у тебя. Я спешил к другой. - Держась за столбик кровати, он согнулся, словно от боли. - Но она не стоит этого, - проговорил Ганс и зарыдал. Затем он стал перед ее братом и спросил: - Она прогнала меня... Можешь ты ей это простить, если ты мне друг?
- Бедняга, - сказал рабочий участливо.
Семнадцатилетний юноша в отчаянии ломал руки.
- Вот какое у меня горе! Неужели девушка не чувствует, когда ее беззаветно любят, и что никто, ни один человек не будет так ее любить? Я никогда бы этому не поверил. Но для меня теперь все кончено... Я погиб.
Брат взял его стиснутые руки в свои. Он тоже мучился и с болью сказал:
- Забудь ее. Ты лучше всех нас. Я тоже люблю ее. Но мы с ней дурные люди: мы любим деньги.
Тут Ганс вскипел:
- Деньги? У меня были деньги, но она не взяла их. - И он показал Бальриху банкнот на крупную сумму. - Даже этих денег она не приняла, а какая женщина отказалась бы от них! Это мы, богатые, приучили вас брать деньги. За что же ты бранишь ее?
На этот раз слезы показались на глазах Бальриха. Он положил руку на кудрявую голову Ганса:
- Эх ты, несчастный!
Ганс заломил руки.
- Мы бежали бы с ней и были бы одни в целом мире. В людской толпе никто не узнал бы нас. Я стал бы работать. Я бы взял самую трудную, самую грязную работу! Я трудился бы для нее, чтобы наряжать ее дивное тело, питать ее сладостный рот. Я жил бы ради ее поцелуев, а если бы мне не дано было жить в этом блаженстве, я умер бы, целуя ее. Мы умерли бы бедными и побежденными; но столько жизни, столько бессмертного счастья излучали бы мы, что наша убогая мансарда еще сияла бы, когда мы стали бы уже трупами.
Ганс опустился на колени возле постели и стал изливать свое сердце, обращаясь к той, чей образ неотступно витал перед ним.
Бальрих за его спиной участливо спросил:
- Почему она не приняла от тебя деньги?
Юноша поднялся, и потупил глаза:
- Потому что она боялась за меня. Ведь я похитил эти деньги, и она сказала, чтобы я их вернул. Но я знаю настоящую причину... - Он посмотрел на Бальриха и с неприязнью продолжал: - Она боялась за тебя... А я? Какое ей дело до меня! И она поцеловала меня, чтобы я передал этот поцелуй тебе. Но ты не получишь его. Я сохраню его для себя, чтобы сохранить желание умереть.
Он стремительно отвернулся. Бальрих снова повернул его к себе.
- Что ты плетешь?
Ганс скривил губы в горькой старческой гримасе:
- Ты, вероятно, думаешь, что все это пройдет и я со временем забуду ее. Каким же подлецом и трусом ты считаешь меня? Сам-то ты мог бы забыть о том, что является целью и смыслом твоей жизни?
Бальрих промолчал. Ганс Бук порывисто протянул ему руку:
- Она отвергла меня. Теперь я твой - до конца! Ты еще увидишь, на что я способен. - Он выглянул за дверь: не подслушивают ли их. - Ты не выйдешь из этой комнаты, Карл; здесь тебя никто не найдет. Я тебя спрячу. Я поведу их по ложному следу. Пусть твои люди опять сплотятся, как в те дни, когда они так дружно хранили тайну и Геслинг боялся показаться на фабрике.
- Ему и теперь есть чего бояться, - заметил Бальрих.
Ганс Бук покачал головой:
- Сейчас он пойдет на все, у него нет другого выхода. Все готовы на все, и ты, и я. Теперь без насилия не обойтись. Пусть я поплачусь жизнью...
Он был бледен, на лице появилось торжественное выражение. Потом он овладел собой и со своей обычной живостью сказал:
- Предоставь все мне. Я буду сообщать тебе о ходе дела и передавать твои указания. Общаться ты будешь только со мной. Один я могу проникать всюду, и никто не заметит меня.
Он шепнул еще что-то на прощанье, насторожился и выскользнул из комнаты.
На столе перед Бальрихом лежали книги, по привычке он потянулся к ним; но сердце его взволнованно стучало. Вот куда он привел своих товарищей путями, которые должны будут завершиться неизмеримо большим, чем то, к чему он стремился; привел, сам того не ведая. А теперь он даже не может быть с ними. Призывать к бунту и потом смотреть, как твой призыв приводится в исполнение, - вот роль вожака. "Но я больше не вожак, я был им в прошлом. Сейчас мне хочется только одного - нанести решительный удар и перевернуть все вверх дном, - а ради какой цели? Да никакой!"
