- Мне надо поговорить с этим человеком, - властно заявил директор. - Но сначала наденьте на него наручники.
Его приказание было исполнено.
- Мне не о чем говорить с вами, пока вы не освободите мне руки.
Директор упорствовал. Тогда Бальрих снова обратился к нему:
- Зачем мне вас убивать? Вы и без выстрела все равно отправитесь туда же, куда и я.
- Напрасно вы мне угрожаете! - воскликнул главный директор. Но все же велел сыщикам на время снять наручники. Он даже отошел с Бальрихом в сторону, за развалины виллы Клинкорума.
Блюстители общественного порядка и спокойствия были изумлены, увидев, что главный директор Геслинг вступает в секретные переговоры с человеком, только что покушавшимся на его жизнь.
- Немедленно освободите меня! - потребовал Бальрих.
- Немедленно отдайте мне письмо! - потребовал в ответ директор.
- Значит, вы все-таки не уверены, что оно сгорело? - спросил Бальрих.
- Геллерт отрекся от него, - ответил вполголоса Геслинг, - он клянется, что знать не знает никакого письма. Я бы рекомендовал ему попридержать язык после его истории с маленькой Динкль. В свое время я уплатил ему за письмо сполна. Можете спокойно оставить его при себе.
- А рабочие? - спросил Бальрих. - Они же все знают с его слов, и вы их, господин хороший, надули на участии в ваших прибылях?
- Вы осмелились вымогать деньги у моего сына, - торопливым шепотом перебил его Геслинг.
- Само ваше существование, Геслинг, - сплошное вымогательство.
- Приберегите ваши фразы для ораторской трибуны! А вот покушение на убийство, милейший...
- Сколько народу хотели убить вы, когда подожгли дом Клинкорума?
У директора перехватило дыхание: из-за груды развалин своего пепелища вдруг показался Клинкорум, измазанный, оборванный, с бутылкой в руке. Величественной улыбкой приветствовал он "гостей".
- Спас в шлюпке, - заявил он, указывая на бутылку. - Не угодно ли вам, господа?
Но так как никто не ответил, он сам сделал большой глоток.
- Гостеприимство и наука, - сказал он, переведя дух, - в этом была моя жизнь.
Он выпрямился, стараясь принять былую величественную осанку и предстать во всем своем великолепии, с торчащими прядями бороденки и выпяченным из-под расстегнутой фуфайки животом. Но покачнулся и задрожал. Все же, потрясая бутылкой, Клинкорум обратился к Геслингу.
- О вы, главный директор всех и вся! - с пафосом воскликнул он. - Вы показали себя! Я могу только благоговеть и преклоняться перед вами. Вы порядок. Вы - сила. Вы - само величие. - Он низко поклонился, раскинув руки. Затем, исполненный сознания своей правоты, торжественно продолжал: Презрения достоин этот бунтовщик! Мир только и может держаться на несправедливости и жестокости! Я готов дать показания против него!
Главный директор от удивления даже рот разинул. И Клинкорум не без иронии взглянул на него. Затем сделал еще глоток и только после этого как ни в чем не бывало заключил:
- Или хотя бы сохранить в тайне имя того, кто улепетывал, как заяц, когда горел мой дом.
Это заявление вполне удовлетворило главного директора. Впрочем, Клинкорум сейчас меньше всего интересовал его. И учитель в изнеможении опустился на груду развалин, охваченный глубоким равнодушием ко всему, что происходит вокруг.
Директор опять вполголоса обратился к Бальриху:
- Теперь вы поняли?
- Но не поняли вы, - ответил Бальрих. - Мертвый Яунер может сказать еще меньше, чем погорелец Клинкорум. Поэтому вы все еще обвиняемый...
- Чего вы, собственно хотите? - хрипло взвизгнул главный директор. Вам можно предъявить большой счет! Вымогательство! Бунт! Покушение на убийство!
- А на вашем счету, - тяжело дыша, бросил Бальрих. - Грабеж! Обман! Поджог!
- А разве эти два счета не покрывают друг друга? - вставил кто-то.
Оказалось - адвокат Бук. Никто не заметил, как он подошел. Машина ждала на улице.
- Я уже забрал сына, - сказал он Бальриху и, обратившись к Геслингу, сказал: - Гансу жестоко досталось прошлой ночью... Мне послышалось, что вы, господа, ведете здесь переговоры. Я могу предложить свои услуги.
- В них нет ни малейшей нужды, оборвал его главный директор и грозно обернулся к своей охране. - Мой последний ответ - наручники!
Но Бук неожиданным маневром остановил его.
- Ганс сидит в машине, - сказал он тихо, но твердо. - От полученной раны у него жар, он бредит... бредит о каком-то сговоре между тобой и твоими сыновьями, который якобы происходил ночью перед несгораемым шкафом... Геслинг вздрогнул. - И этот сговор якобы был скреплен клятвой, - найти какое-то письмо, даже ценой пожара и дымящихся развалин...
Главный директор был взбешен.
- Я сотру вас с лица земли, - гремел он, задыхаясь. - Я выброшу вас на улицу!
Неожиданно присмирев, он снова принялся за Бальриха.
- Чего вы еще хотите? - спросил он уже деловым тоном. - Ваше покушение на убийство даже я при всем желании не смог бы вычеркнуть из вашей жизни.
- А я за поджог упеку вас на каторгу, - не менее деловито возразил его враг.
Главный директор стал вдруг как-то оседать. Зять Геслинга, адвокат Бук, раскрыл объятия, чтобы поддержать его. Геслинг едва внятно выдохнул:
- Что для вас каторга! А вот для меня...
- Вы, господа, слишком далеко зашли, - заметил адвокат. - Убежденные в своем праве на победу, соперничая друг с другом, вы прибегали ко все более сомнительным способам борьбы, - и вот вы здесь.
- Теперь он у меня в руках! - уверенно заявил Бальрих, сделав решительный жест.
- Нет, это он у меня в руках. - И Геслинг повторил его жест.
- В таком случае, господа, вам остается только одно - обменяться тем, что у вас есть, - посоветовал адвокат.
Но враги не сдавались.
- Я знаю про вас еще больше, - грозил Бальрих.
- А я сильнее вас, - утверждал директор.
- Освободите меня, - опять потребовал Бальрих, - иначе и вам придется последовать за мною.
- Это невозможно! - взревел главный директор. - Освободить вас, отпустить на все четыре стороны со всем, что вы знаете, с вашим письмом, с вашими кознями против меня? Нет, лучше сразу на каторгу!.. Оставайтесь здесь и пикнуть не смейте - тогда посмотрим.
- Лучше на каторгу! - сказал Бальрих.
Тут главный директор прибегнул к помощи зятя.
- Я обещаю тебе... - настойчиво продолжал он. - Уговори его! Пусть останется здесь, подле меня, в Гаузенфельде. В своей казарме он может жить по-прежнему, как рабочий, и снова работать на фабрике, у меня на глазах. Иначе я ни одного часа не буду спокоен за свою жизнь. Уговори его!
