— Вот как! — заметила сестра.
— Ты можешь доходить до самых пределов, этого от тебя даже ждут, но только не вздумай переступать их. Это право остается за теми, кто могущественней нас. Поведение госпожи фон Гаунфест-Блахфельдер для тебя безусловно недопустимо.
— А разве сам ты всегда был таким благоразумным? — спросила она, испытующе глядя на него.
— Дитя мое, каковы бы ни были наши планы в отношении существующего общественного строя, мы его нахлебники, — ответил брат с угрюмой откровенностью. — Берегись заронить в нем подозрение, будто ты выше его!
— Я дивлюсь перемене, происходящей в тебе, но для меня это недоступно, — смиренно и с легкой грустью сказала Леа. — И тут же непосредственно: — А теперь пойду спасать твоего мальчугана от посягательств выродка, это будет вполне в духе твоих советов!
В своих ухаживаниях за молодым Клаудиусом доктор Мерзер держался вполне благопристойно. По-видимому, он соображался не только с раскрытыми дверьми, но и с чувством собственного достоинства. Подбитый особенно добротным шелком сюртук его был расстегнут и ничуть не помят, рукам он тоже не давал воли. Грязно-желтый цвет лица и глаз и сетка алчных морщин вплоть до лысины были присущи ему всегда. Гораздо сомнительнее держал себя юноша. В своем неведении он ощущал вожделение мужчины и откликался на него! Длинные ресницы были невинно подняты, шея кокетливо изогнута, ясный взгляд застыл вопросительно. Лицо такое чистое, над чистым лбом такой крупный золотистый локон, а первый, еще не осознанный взгляд любви достался выродку.
Это ему поставила на вид Леа после того, как отослала Мерзера. Она в ярком свете выставила перед мальчиком уродство этого мужчины. Он же снова опустил ресницы, — кто знает, понял ли он ее?
— Тебе нравятся женщины? Ну, например, я? — спросила Леа. Перед робко вскинутым детским взглядом разом засверкала вся прославленная игра ее глаз. — Ты мне очень нравишься, — сказала она, но не своим обычным тоном, а как будто от его имени. Он же решительно сжал губы; она недоумевала, что с ним.
— Оставим глупости, тетя Леа, — потребовал он. — Мне надо что-то сказать тебе. Больше некому. Маму я спрашивать не могу, она сама тут замешана.
— У тебя есть секрет?
Он несколько раз открывал рот, который и открытым был все так же невинен, все так же прекрасен; но едва Леа собралась поцеловать его, как мальчик отвел голову и тихо произнес:
— Мне пишет один господин. — Она выпустила его и хотела отстраниться, но он добавил: — Мой отец.
Долгая пауза. Леа ничего не поняла, но испугалась: что еще он преподнесет? Она поспешно огляделась: Блахфельдер собиралась уходить и тащила с собой несчастного Эрвина Ланна. Белла Мангольф исчезла с Шелленом, у которого был удовлетворенный вид. За чайным столом, друг против друга, самозабвенно отдаваясь скудным мгновениям, сидели Терра и Алиса. Из столовой, где совещались Блахфельдер и доктор Мерзер, были видны обе стороны — влюбленная пара и исповедующийся мальчик.
— Как вы могли это сделать? — шептала Алиса самозабвенно. — Вы смелы до безрассудства. Так играть любовью сына! Чего же нам, бедным женщинам, ждать от вас?
Выражение ее лица, такое самозабвенное в страхе и нежности, не ускользнуло от совещающихся дельцов. Оперируя в беседе крупными цифрами, они в то же время думали: «Там что-то не клеится». Мерзер думал: «Может быть, отношения порваны? Тогда он много потеряет в глазах дядюшки Кнака, и мне нечего остерегаться его». Блахфельдер думал: «Тоже шлюха! — И тут же изысканно: — Нет ничего противоречивее женской души». Но соображения свои они оставили при себе и продолжали беседу, оперируя цифрами.
— Теперь я понимаю его мать, — шепнула Алиса. Она, такая гордая, унижалась до сравнения с княгиней Лили!
Поэтому он возразил:
— Его мать женщина незаурядных душевных качеств, и не только отрицательных, как я полагал. Она без устали пользуется своим природным даром окружать себя фальшивым блеском, вечно меняться, молодеть по желанию, быть возбудительницей все новых иллюзий и первой их жертвой. У меня есть веские основания предполагать у сына те же способности. Клаудиус — сын кокотки!
— Взгляните на него! — сказала Алиса. — У него вид прозелита, еще совсем наивного, совсем юного прозелита. У отрока Иоанна Крестителя в новом музее императора Фридриха точно так же ниспадает локон, точно так же подняты ресницы. Но губы ваш сын сжимает, совсем как вы.
— Тетя Леа, — шептал мальчик, — я знаю, что это правда. Он мой настоящий отец. Никем другим он быть не может. Он пишет о том, чего никто не знает, даже и господин Терра.
— Господин Терра? Но ведь содержит тебя не кто иной, как он.
— Теперь нет. Я хочу, чтобы мама все ему вернула. Мой настоящий отец посылает нам деньги. Посылает секретно, потому что он, наверно, очень знатный и высокопоставленный человек. — Он не слушал ее возражений. — Я это знаю. Я и во сне это видел, да и вообще знаю. Мне это подсказывает моя кровь, — заявил он, широко раскрывая ясные серые материнские глаза и тут же с несокрушимым упрямством сжимая губы.
— Ты с ума сошел! — сказала Леа.
Но он, не слушая:
— После его писем я все вижу в Другом свете. Осенью он послал меня к морю. Раньше я даже летом никуда не хотел ехать без мамы. А теперь я закалился, прямо другой человек, — пощупай, какие мускулы!
— Может статься, — говорил Терра Алисе, — он будет тем, чем не пришлось сделаться мне: настоящим деятельным рыцарем святого духа. А может статься, он до конца дней не проявит себя ничем, кроме убогих сумасбродных порывов. Однако я склонен уверовать в силу его чувства при виде того, с каким жаром он ухватился за мой пошлый обман.
— Бога ради, прекратите это, — умоляла Алиса.
Но Терра с горечью:
— Он не вынес бы разочарования. Я хотел узнать его. Теперь я его знаю.
— О! Но я-то вас знаю еще лучше, — сказала Алиса. — Вам покоя не было, пока вы не выяснили, устоит ли он. Теперь дело сделано. Вы не зря писали ему от имени его высокопоставленного отца. Вас он теперь возненавидит. — И в ответ на испуг Терра: — Вы любите проделывать опыты над теми, кто в вашей власти. Но ваши опыты могут кончиться трагически.
— Трагически? — переспросил он.
— Вам не приходит в голову, что мы можем разлюбить вас? — И она строго, испытующе взглянула на него, во взгляде у нее было такое же недоверие, как недавно у сына. — Это предостережение, — прошептала она и, видя, что он испугался еще больше: — Вы однажды уже предали меня моим друзьям Мангольфам, я этого не забываю.
В другой комнате Леа протестовала, энергично жестикулируя:
— Неужто у тебя нет ни капли здравого смысла? Одумайся, глупый ты мальчик! Я в ужасе! Ведь ты даже не знаешь имени человека, который так зло подшутил над тобой.
— Ты умеешь хранить тайны, тетя Леа? — И, хотя она вместо ответа только пожала плечами, он открылся ей. — Я его знаю, это князь Вальдемар, — да, супруг моей матери. Я его законный сын. Он намекает мне между строк, почему он до сих пор не может взять меня к себе и дать мне воспитание, соответствующее моему рождению. Он в руках какой-то женщины, от которой хочет уберечь меня.
