— Что за достойный человек ваш высокочтимый дядюшка, — говорил Терра своей жертве однажды вечером в спальном вагоне первого класса по дороге в Кнакштадт. — Он делает вид, будто находится в связи с танцовщицей Кристалли, но на самом деле, как выяснилось, он из чистого рыцарства покрывает весьма высокопоставленную особу.
— Больше он ни на что не способен, — хихикая, произнес Мерзер.
— Вот вы, господин доктор Мерзер, другое дело! Вы не только галантно жертвовали собой, чтобы уберечь красавицу Швертмейер от более тяжких заблуждений, — целые аристократические клубы живут исключительно вами! — Видя, что у Мерзера вытянулась физиономия и он хватается за уходящую из-под рук стену, Терра решил ободрить его: — Надеюсь, вы не считаете меня противником самых мужественных радостей? Только классы и народы, предназначенные властвовать, знают любовь мальчиков. — Последние слова он произнес слишком громко. Мерзер беспокойно оглядел коридор. Но час был поздний, другие промышленники уже разошлись по своим купе, Мерзер тоже собрался ретироваться, но Терра прислонился к его двери; Мерзеру пришлось опереться на дверь Терра.
— Вам это, верно, не дешево обходится, — заметил Терра.
— Говорите тише! — прошипел Мерзер. — Что вы знаете и чего хотите?
— Вот золотые слова! — Терра перевел дух, а у Мерзера дух захватило. Оба выжидали, прижавшись к дверям своих стремительно мчащихся спален. Нос у Мерзера так заострился от страха, что пенсне свалилось с него; тогда Терра заговорил.
Сперва он припомнил свой кабинет в Кнакштадте, украшенный портретами хозяев. Дедушка, основатель фирмы, был изображен в праздничном сюртуке, без синего фартука, в котором он еще иной раз работал. Лицо у него было суровое и благочестивое, руки, вероятно, в почерневших трещинах. Этими почерневшими руками он считал деньги в конторе до тех пор, пока его сын не стал настоящим крупным буржуа. Портрет сына с окладистой бородой, какие носили в семидесятых годах, говорил о просвещенности и благополучии, солидном благополучии и буржуазном свободомыслии, основанном на уверенности, что так мир задуман, таким он и пребудет.
— Это было недальновидно, — сказал Терра. — Но порядочные люди всегда недальновидны. Как мог второй Кнак предвидеть ставшее для нас уже привычным явление в лице Кнака-внука, когда сам он простодушно поставлял пушки своему королю?
— И другим лицам тоже, — заметил Мерзер.
— Неужели и враждебным державам? Но, наверное, не лучшие, — не лучшие враждебным державам? — настаивал Терра. — А разве второй Кнак тоже совал нос в государственные дела? Видите, как далеко мы шагнули вперед.
— У нас все возрастает потребность в сбыте, и удовлетворить ее становится все труднее.
— Это именно и я хотел сказать. Покупайте! Иначе мы втравим вас в войну. Народам же виден лишь облик миролюбивого гражданина. Какой глубокий смысл в том, что наш почтенный шеф страдает диабетом! Вы сами, господин доктор Мерзер, были в детстве рахитиком, следы остались до сих пор. Вы некрасивы до уродства и всю жизнь возитесь с тяжкой, неблагодарной задачей, как бы скрыть свои природные изъяны. Что это? Вы позволяете себе обнаруживать перед посторонним ваши безобразные подергивания мускулов лица! Я давно разгадал вас, покажите же, наконец, всему миру свой отвратительно кровожадный лик! — И скрежеща зубами: — Мой сын…
— Все это из-за сына! — взвизгнул Мерзер. — Вы городите вздор из-за сына.
Терра, снова овладев собой:
— Мой сын ничего против вас не имеет. Уродство Сократа тоже привлекало юношей. Я, со своей стороны, отношусь терпимо к причудам молодого поколения.
В ответ последовал презрительный смешок Мерзера. Затем Мерзер стал распространяться о своих нравственных устоях и под конец спросил, нуждается ли Терра в деньгах.
— Мои потребности много скромнее ваших, — сказал Терра. — Ведь вы превышаете свои возможности. Вы обкрадываете резервный фонд. — Тут мерзеровский тик стал поистине ужасным. Терра молча наблюдал его без всякого отвращения, даже с жалостью. — Вам прекрасно бы жилось, не будь вы племянником фирмы, а служи в ней за семьдесят пять марок в месяц. Только бессмысленное богатство сделало вас расточителем и в результате даже вором. — Терра говорил тоном наставника.
— Это вы тоже знаете? Разве вы состоите при моем дяде? — спросил Мерзер, даже не пытаясь возражать.
— Не слишком доверяйтесь ему!
Тут племянник совсем потерял голову.
— О нем тоже есть что порассказать, вы бы немало подивились.
— Я ничему не дивлюсь. Зато вы, господин доктор, не откажете взять на себя обязанность неукоснительно сообщать мне о всех секретных мошеннических сделках нашего почтенного шефа. Его частная жизнь поневоле безупречна. Мы оба знаем, что его можно поймать только на государственной измене в области крупной промышленности.
— Ну, ну, что за выражения! — заметил Мерзер, на самом деле даже довольный ими; он видел, что опасность для него лично миновала. — Чего вы, собственно, хотите? — спросил он с любопытством. — Живется вам как нельзя лучше. У нас в предприятии встречаются, конечно, сварливые субъекты, так называемые идеалисты, в силу своих ограниченных способностей пригодные лишь на средние должности и недовольные этим. Вы ведь стоите выше их.
— Я хочу подняться еще выше, — сказал Терра четко. — Я хочу власти.
— Это возможно, только если мы будем заодно. — И Мерзер хладнокровно предложил: — Поддержите меня!
Об этом они проговорили до рассвета.
Тем не менее Терра и в дальнейшем был настороже, опасаясь, как бы Мерзер не повредил ему в глазах Кнака. Вот уж поистине опасный противник, этот Кнак! Терра знал его. Они следили друг за другом, готовясь к нападению, но, вероятно, лишь собственная хитрость подсказывала промышленнику, что враг не смирился. Мерзер был тут ни при чем; против него Терра себя обезопасил, Мерзер мог красть больше прежнего. Так шли месяцы, когда Терра ездил в Кнакштадт, и еще другие, когда Кнак совещался с ним в своей берлинской конторе. В течение зимы Кнак неоднократно показывал ему запросы Пютуа-Лалуша. Предложения исходили от третьих лиц, но, несмотря на окольные пути, смысл их был ясен. Не видит ли Терра здесь западни? «В каком смысле?» В патриотическом. Алхесирасская конференция
[46] открывает обширные деловые возможности, правда, небезопасные.
— Я юрист, патриотизм тут ни при чем, лишь бы меня не упрятали в тюрьму. — Последний довод показался Кнаку рискованным. А Терра долгое время терзался сомнением, не написан ли этот относительно безобидный документ по заказу — специально для него?
