— Знаю, знаю, но так или иначе, а ему придется примириться с этим. Пусть он сломит себе шею, но я хоть избавлю его от жестоких угрызений, которые неизбежны, если он доведет тебя до смерти, поджаривая на медленном огне.
— Не говори, а действуй! — потребовала она, выпрямляясь.
Он зашагал, пыхтя папиросой, между туалетными столами, пять шагов от окна к двери, пять шагов назад. Внезапно он остановился.
— В ближайшем будущем я собираюсь увезти дочь его начальника. Мы бежим с ней, его же в качестве моего друга заподозрят в содействии — тогда он конченный человек, а ты будешь достойно отомщена.
Она была огорошена. Потом нерешительно спросила:
— Ты любишь графиню Ланна?
— И не думаю! — воскликнул он знакомым сестре хвастливым тоном.
— Теперь мне все ясно. В чем же ты хотел мне признаться?
Тут он закрыл глаза, потом открыл их и беспомощно взглянул на сестру.
— Сам не знаю. Как женщина она мне едва ли нравится и все же держит меня в плену. Она по-детски своенравна, и при этом у нее мужской ум, — как мне сладить с ней! Но едва я представлю себе, что могу навсегда потерять ее, никогда в жизни не подчинить себе и не сделать своей, как передо мной разверзается могила.
Сестра коснулась рукой его плеча.
— Не заходи далеко! Люди нашего склада никогда не могут поручиться, чем это кончится… — У нее был тон искушенного опытом человека. — Она тебя любит?
— А разве я ее люблю? Для нее это, должно быть, так же неясно, как и для меня.
— Оба вы дети! Ты никогда не увезешь ее. Ты слишком ее любишь, чтобы повредить ей. Это нам не свойственно, — сказала она ободряюще и просительно, потом с рыданием добавила: — Мы предпочитаем сами страдать.
— Да, так оно и есть! Неужели и всегда так будет? Он будет тобой вертеть как ему вздумается?
— Не делай ничего против Мангольфа!
Имя это вырвалось у нее, как вопль отчаяния; брату оставалось лишь склонить голову.
— И ему придется испытать много, много разочарований, пока я не останусь последним прибежищем. Я жду, — прошептала она.
— Еще недавно это слово привело бы меня в исступление, — заметил он, и они повернулись друг к другу спиной, чтобы поплакать про себя.
Приводя в порядок лицо, она сказала:
— Я задумала месть, которая уязвит его больнее, чем твоя, мой милый.
Он вздрогнул; ему послышался резкий, безапелляционный голос женщины с той стороны.
— Тут есть некий господин фон Толлебен… — Она попудрила нос, сдула облачко пудры, затем: — Вполне светский человек. И, кажется, даже его сослуживец. Это мне на руку.
— Да, он его сослуживец.
— Отлично. Мы с ним совершим небольшое путешествие сейчас же после рождества.
— Невыполнимая затея, дитя мое. Он женится.
— Ты знаешь наверняка? — Она отложила все, что держала в руке. — Тогда это тем более интересно. Светский человек сбежал с актрисой от свежеиспеченной супруги. В газеты такие сенсации попадают?
— Можно постараться.
— Это мне особенно важно. И имя мое может быть проставлено?
— Благодарю тебя, оно ведь и мое.
— Кто ты такой? Кто такие мы оба? Но настоящему личному секретарю настоящего министра оно будет колоть глаза. Ему легче бы увидеть собственное имя в судебной хронике. Или, думаешь, он меня не любит?
— На свой лад.
— Его лад требует взбучки, он ее получит. — Она рассмеялась с нарочитой вульгарностью, а прозвучало это надрывно. — О нем во всей истории не будет сказано ни слова, но он никому в глаза не посмеет взглянуть, — и пусть его даже вызовут к императору, он запрется у себя и будет думать обо мне. Да, будет думать обо мне.
— Великолепно! — одобрил он и оглядел ее с ног до головы, дивясь ей. — Только удастся ли тебе это?
Вместо ответа она распахнула дверь. В коридоре стоял Толлебен. При виде Леи на его грозно нахмуренном лице появилось такое просветленное выражение, какого никто от него не мог бы ожидать; Терра был чуть ли не растроган. Но когда гость заметил Терра, просветление сменилось неподдельным ужасом.
— Как? И здесь вы? — прошипел ошеломленный Бисмарк.
— Я тут ни при чем, — заверил его Терра.
— Мой брат, — представила Леа.
Тогда Толлебен протянул ему мощную руку, правда, нерешительно и смущенно.
— Ничего дурного я не замышляю, — заверил Терра. — Просто у нас одинаковые знакомства среди дам, Примем это как волю рока.
Философская точка зрения сомнительного брата вернула мужу чести и дела весь его апломб. Он небрежно заметил:
— Подумайте! Я ведь первоначально пришел сюда из-за той, другой дамы, нашей общей знакомой. Она должна выступить в феерии. — И он, оттеснив брата, завладел актрисой и повел ее по узким коридорам театра. У выхода она надумала немедленно ехать к себе в гостиницу.
— Брат поможет мне уложиться.
— Во всяком случае, нам надо позавтракать, — сказал Толлебен, бросив взгляд на брата.
Терра поблагодарил, но отказался, после чего не замедлила отказаться и Леа. Она уже сделала знак экипажу, но тот не остановился. Ей пришлось идти пешком рядом с Толлебеном. Встречные прохожие оттеснили Терра, он слышал лишь обрывки их разговора:
— Вы играете мною.
— Мне на самом деле нечего делать в Берлине.
— Вы не знаете меня. Я способен на необузданную страсть.
— Я слышала, будто кто-то из ваших коллег на днях женится?
— Я останусь, как и был, свободным человеком. Деньги связывают лишь в общественном смысле. Права сердца остаются за мной.
— Старая песня!
— Ради обладания вами я способен на любые безумства.
— Тогда поговорим разумно!
После чего голоса стали тише, обсуждались детали побега. Терра, на некотором расстоянии, размышлял: «План, достойный меня. Она моя сестра. Жизнь учит ее. Я не посмел бы до такого додуматься. Какое бы этому было название! Но раз план возник у нее самой, ничего в конце концов странного, если я помогу привести его в исполнение».
У стоянки экипажей она простилась с обоими. Они поглядели ей вслед. Когда Терра приподнял шляпу, собираясь уйти, Толлебен сказал, ехидно прищурясь:
— Так называемая княгиня отжила свое, она сдает, передайте ей привет.
Терра вновь приподнял шляпу, меж тем как Толлебен лишь коснулся своей.
Два дня спустя брат опять встретился с сестрой.
— Что нового? — спросила она.
— У меня был разговор с Куршмидом.
— Он здесь?
