— Уже уехал, а твой отъезд совпадает с кануном Нового года, — удачнее ничего не придумаешь.
— Я увижу Париж, милый мой.
— Таков был маршрут новобрачных. С твоей стороны было бы неделикатно избрать тот же. Пожалуйста, уговори твоего рыцаря показать тебе Милан.
— Что у тебя на уме?
— Не пугайся, — даже если натолкнешься там на Куршмида… А теперь я хочу признаться тебе, что впервые в жизни по-настоящему счастлив. Я собираюсь в Либвальде. Она написала мне.
— Как красиво звучит — Либвальде.
— Не смейся! — Его тон, его взгляд открыли ей все, что он чувствовал. «Я любим! — чувствовал он. — Наконец-то! После стольких унижений и горчайших обид мечта все же осуществилась, — значит, невозможного нет. Я перешагну через жизненные преграды, вместо того чтобы разрушать их. Успех принадлежит счастливым. Итак, прежде всего добиться счастья!»
Она посмотрела на него не то с любопытством, не то с жалостью.
— Только не дай увлечь себя слишком далеко, — повторила она.
— А ты сама? — спросил он.
— О, я…
Это могло означать: «Я неуязвима» и «Я пропащая»…
Он сам не знал, как глубоко его захватила она, Алиса Ланна, девушка из иных миров, больше «с той стороны», чем всякая другая, и уже завладевшая им, ставшая половиной его жизни. До получения ее письма он не знал об этом. Жил, как свободный человек, делал свое дело, строил планы, предавался страстям, далеким от нее. Она написала; и вот все остальное исчезло, отодвинулось невероятно далеко; реальной осталась лишь она, она одна. В пригородном поезде, уносившем его к ней, сердце его готово было выпрыгнуть и умчаться вперед, навстречу счастью. Он был потрясен простотой таинства, именуемого жизнью; в стуке колес, в жужжании ветра и в биении собственного пульса слышать ее имя — значило все понимать, над всем властвовать. Он действовал тем, что ехал к ней; чтобы действовать, он последовал за ней в Берлин.
Лишь приехав, — на станции ожидал экипаж, а рядом стоял один Мангольф, и Терра вышел медленнее, чем только что предполагал, — лишь приехав, он понял, что не действовал, а чувствовал, вернее только стремился чувствовать. «Чего я ищу здесь, чего я могу здесь искать?» Его приезд был возвратом к бесцельности, он строго осудил себя за это. Все еще одурачен своими грезами, все еще не настоящий мужчина, — вот и стой под мокрым снегом, из-за глупого любовного эпизода, запоздалого для юноши, преждевременного для мужчины.
Ошеломленный этой внезапной переменой всей ситуации, он подошел к Мангольфу.
— Неужто в самом деле ты?
Мангольфу ситуация представлялась, по-видимому, еще более сомнительной, это вернуло Терра самообладание.
— Долго мы будем удивляться, что едем вдвоем в этом экипаже? — и хлопнул друга по колену.
— Надеюсь, ты не ждал, что в нем окажется графиня Ланна? — спросил тот.
— К чему столь многозначительно? Я еду развлечься, как подобает молодому человеку. Ничего серьезного меня здесь не ждет.
— Так каждый думает сначала. Но потом ты поступишься внутренней свободой, лишь бы вырваться. Твои стремления не больше застрахованы от противного ветра, чем мои.
— Я слышу в твоих словах горечь пережитых неудач.
— Сегодня вечером Толлебен выезжает в промышленную область, а завтра отправляется дальше вместе с женой.
— Всегда может случиться что-нибудь непредвиденное, — сказал Терра. — Тебя ничто не поражает в Толлебене? Я считаю его преступником по натуре, шагающим по трупам.
— К этому не всегда представляется случай.
— Он ненавидит Кнака, который после его женитьбы совсем приберет зятя к рукам, он вообще презирает брак. Найдется какой-нибудь благовидный предлог избавиться от жены и сохранить приданое. А ты счел бы для себя неудобным дать свое имя фрейлейн Кнак — после того как она станет именоваться госпожой фон Толлебен?
— Что я могу сказать? Все зависит от обстоятельств.
Терра, заранее подстроивший эти обстоятельства, почувствовал потребность оправдаться.
— Я простился с Леей, — заявил он с ударением; и на молчание Мангольфа: — Полюбуемся пейзажем! — После чего оба молча стали следить из-за пелены мокрого снега, как серые льдины движутся по реке, берегом которой они ехали.
Стало темнее, раздался собачий лай.
— Мы в парке, — объяснил Мангольф, и Терра заметил, что они едут уже не по сосновой просеке, а по буковой аллее. Усыпанная сухой листвой аллея кончалась перед высоко поднятой террасой. У Терра создалось впечатление громады из блеклого камня, уходящей куда-то в сумеречную даль. Но экипаж повернул, остановился сбоку, и дом оказался совсем простым, снизу оштукатуренным, сверху бревенчатым, с гонтовой крышей, полы и лестницы вытоптанные, как в старом деревенском трактире. Наверху квадратная прихожая, три двери, а между ними, в свете висячих керосиновых ламп, старинные фамильные портреты, какие бывают в домах средней руки.
— Напротив живет Толлебен, я налево, ты направо, — пояснил Мангольф и открыл вновь прибывшему его дверь.
В комнате он увидел разрозненную обстановку старого жилья, но на постели вышитое белье и шелковое стеганое одеяло, — все это он постарался запечатлеть в памяти. То были предметы из ее окружения, то был завоеванный им угол под ее кровлей.
Он подошел к окошку под самым коньком крыши, отдернул красную занавеску и выглянул в ночь, чтобы полностью ощутить, где он находится. Неожиданно к нему донесся нежный аромат, на подоконнике стоял гиацинт. Он испугался, потом кровь бросилась ему в голову: она побывала здесь! Ее рука держала горшок с цветком, которым она приветствовала его, именно его! Нигде, кроме его комнаты, не было от нее этого знака внимания, сердце его отгадало: этого обещания.
Он вздрогнул, — горничная явилась доложить, что через полчаса будет ужин. Поспешно переодевшись, он сошел вниз, открыл наугад какую-то дверь и очутился в гостиной, где одинокие стенные часы раскачивали маятник. Больше никаких звуков. Кажется, кто-то сидит за столом? Он на всякий случай поклонился, но то была лишь тень, — лампу из экономии прикрутили. Пока он стоял, выжидая, ему явственно послышалось какое-то перешептывание, но не у окна. Знакомый голос шептал совсем у его уха, как на исповеди. Надо послушать! Окно растворилось, едва он его коснулся; голос доносился снаружи, вероятно с террасы.
— Как у них все ладится. Плакать хочется оттого, что жизнь может быть так проста.
— То, что быстро сладилось, по-моему, вряд ли хорошо кончится, — подхватил другой. — По-моему, нужно долго следовать за случаем, пока он не приведет нас туда, где наше место.
Вздох.
— Ты, Эрвин, только провожаешь других. Где твое собственное место, тебе неважно. Ты, как Белла Кнак, примиришься с чем угодно в жизни.
— Только не с твоим несчастьем.
