Какой же была действительная историческая роль героев романа?
XVI в. был переломным периодом в истории Франции. Феодальное общество меняло свой облик под влиянием пока еще очень слабых, но уже необходимых и неустранимых раннекапиталистических отношений. Возвышались города, богатело купечество, создавался новый стандарт жизни и новая гуманистическая культура, привлекавшие в города обитателей феодальных замков. Итальянская роскошь, к которой успело привыкнуть французское дворянство за полстолетия итальянских войн, светское мировоззрение, обращенное к античной традиции и смело бросавшее вызов монашеской религиозности средневековья,- таковы были приметы нового времени. Но рядом с ними были живы и порой воинственны черты старого жизненного уклада. Грубость нравов, невежество, религиозный фанатизм оставались нормой повседневной жизни не только угнетенных низов, но и средних слоев общества, а порой и вельмож. Очаги новой культуры — города — внешним своим обликом мало отличались от средневековых. Съехавшиеся в них вельможи отстроили особняки, которые весьма напоминали укрепленные замки сельских феодалов: круглые башни, стены с зубцами, прочные ворота, узкие внутренние дворы (в один из этих особняков, дворец Конде, несколько раз вводит читателя Генрих Манн). По-прежнему силуэт города определяли грандиозные готические соборы, возведенные горожанами много веков назад. Как и прежде, они символизировали господство религии над умами жителей, среди которых весьма немногие были приобщены к культуре гуманизма, а подавляющее большинство жило в духовной атмосфере, мало отличавшейся от средневековья. И возвышались каменные громады особняков и соборов среди узких кривых улочек с двух-трехэтажными домиками горожан, построенными из камня, досок, глины, соломы… Лишь к концу жизни король Генрих IV проложил в Париже первую прямую и широкую улицу (шириной десять метров, сейчас она кажется переулочком), отстроил первый ансамбль площади и первый мост, по бокам которого не стояли дома. Тем самым было положено начало модернизации средневекового Парижа.
Во многом средневековый облик сохранял и королевский двор. Его создание в начале XVI в., всего за полстолетия до описываемых в романе событий, было важным шагом вперед на пути укрепления французской монархии. Двор, где в непосредственной близости от короля и по существу за его счет жили представители нескольких сот знатнейших семей Франции, позволял правительству гораздо эффективнее контролировать поведение вельмож, которые променяли независимую жизнь в своих старомодных замках на поражавшую современников роскошь королевской резиденции. Однако сегодня эта роскошь показалась бы дикостью. Манн точен в бытовых деталях: в замке Лувр, где с элегантным ренессансным крылом соседствовала мрачная громада средневековой крепости с подъемным мостом через зловонный, наполненный стоячей водой ров, в этом замке, где днем царил полумрак, а после заката воцарялась непроглядная тьма, прореживаемая мятущимся на сквозняках светом факелов и огоньками редких свечей в апартаментах королевской семьи, придворные празднества переходили в оргии — сцены весьма далекие от наших обычных представлений о жизни «изысканного» двора французских королей. Но Манн не сгущает краски в описаниях придворного быта.
Придворный этикет едва лишь начинал разрабатываться. Еще только-только появился обычай целовать руку королю и обращаться к нему с титулом «ваше величество». Всеобщее раболепство придворных — столь естественное, на наш взгляд, для всякого двора — на самом деле постепенно укоренилось во Франции лишь ко второй половине XVII в., при Людовике XIV, и в XVI столетии еще отнюдь не было нормой поведения. Съехавшиеся ко двору вельможи не забыли времен независимости феодальных владык.
К середине XVI в. королевская власть сделала несомненные успехи в централизации страны, но далеко еще не достигла абсолютности. Знать позволяла себе восставать против короля, да и многие города были недовольны усилением монархии, посягавшей на их былые вольности. Эти антиправительственные настроения стали одной из важных причин религиозных войн.
В начале XVI в. в западноевропейских странах началась реформация — широкое движение за обновление религии и церкви. Его целью было привести христианскую веру в соответствие с изменившимися духовными запросами людей. Однако требования реформаторов носили не только религиозный характер: они ставили под сомнение всю организацию католической церкви, влиятельнейшей социально-политической силы тогдашней Европы. Неудивительно, что религиозная борьба тесно переплеталась с борьбой политической, и различные политические силы в европейских странах приняли одни — протестантские, а другие — католические лозунги.
Во Франции протестантов называли гугенотами, большинство из них придерживалось учения женевского реформатора Жана Кальвина. В конце 50-х годов XVI в. в стране стал бурно развиваться внутриполитический кризис, порожденный тяготами затянувшихся Итальянских войн и воцарением двух подряд малолетних королей, Франциска II (1559-1560) и Карла IV (1560-1574). Именно тогда к гугенотскому движению примкнули многие знатные вельможи, в том числе и принцы королевской крови, по разным причинам недовольные католическим правительством. Среди них были мать Генриха IV Жанна д amp;apos;Альбре, принц Конде, адмирал Колиньи и другие. У вельмож были многочисленные клиентелы среди рядовых дворян и чиновников, они и составили основной костяк гугенотской партии. Поддерживали их и многие города, в том числе грозная крепость-порт Ларошель. Зато другая группа вельмож, возглавленная герцогским домом Гизов, их клиентелы и многие города, в том числе Париж, образовали католическую партию. Каждую группировку поддерживали единоверцы из-за рубежа: гугенотов — англичане и некоторые немецкие князья, католиков-папство и могущественный дом Габсбургов, правивший Испанией и Германской империей.
Генрих Манн изображает гугенотов людьми, чья вера чище и возвышеннее показной набожности католиков. Это некоторое упрощение. Нет оснований думать, что люди искренние преобладали в одной партии, а корыстные — в другой. Современники хорошо понимали, что наряду с «гугенотами религиозными» есть и «гугеноты политические», для которых религия служит прикрытием политических целей. Но в картине, рисуемой Манном, немало и верных черт. Действительно, в то время протестантская религиозность гораздо больше, чем католическая, была ориентирована на индивидуальные религиозные размышления, изучение Библии, тогда как для католической церкви куда более значительную роль играла внешняя, обрядовая сторона религий.
Сознание людей XVI в. оставалось религиозным сознанием. Все бедствия -: неурожаи, эпидемии, войны — они объясняли в первую очередь карой Божьей по их грехам. Самым страшным грехом, естественно, считалась ересь. Как католики, так и протестанты обвиняли иноверцев во всех несчастьях, в изобилии выпадавших на долю французов в эпоху гражданских войн. Религиозная нетерпимость постоянно накаляла политическую обстановку.
Правительство во главе с королевой-матерью Екатериной Медичи пыталось внести религиозное умиротворение, но безрезультатно. Следуя традиции, восходящей к мемуаристам-гугенотам конца XVI в., Генрих Манн рисует Екатерину Медичи самыми черными красками, что, пожалуй, не совсем заслуженно. Разумеется, королева была не более наивна и разборчива в средствах, чем другие политики ее времени, какого бы вероисповедания они ни придерживались, но по мере сил она стремилась ‘ поддержать единство Франции и могущество королевской власти при своих слабовольных и мало способных к самостоятельному правлению сыновьях. Оставаясь набожной католичкой, Екатерина Медичи понимала необходимость политики веротерпимости, однако ее усилия разбивались о противодействие вельмож» разжигавших религиозные страсти, и фанатизм народных масс. Лишь много десятилетий спустя, когда гражданские войны поставили королевство на грань катастрофы, ряды сторонников политики веротерпимости стали расти. Но плоды этого пришлось пожать уже Генриху IV, который, несмотря на длительную вражду с Екатериной Медичи, во многом стал ее продолжателем.
