С хмурым видом предстал он перед королем, который был весел и приветлив.
— Хорошая награда за вашу верную службу, — сказал Генрих и кивнул на окно. Бирон кичливо выпятил живот. Он возразил:
— Народ меня знает. Я был бы Роландом, будь вы Карлом Великим
[90]. Но своим мирным договором, который продиктован трусостью, вы пускаете на ветер все, что завоевано моей отвагой. Мне жаль вас, сир, — выкрикнул Бирон в бешенстве за свой недавний страх.
Генрих не обратил внимания на дерзости. Он показал маршалу статуэтку бога Марса с чертами короля и лавровым венком на челе.
— Кузен, как вы думаете, что бы сказал на это мой брат, король Испанский?
Намек и предостережение, Бирон пропустил мимо ушей то и другое.
— Он-то! — буркнул маршал. — Надо думать, он вас не боится.
Генрих хлопнул его по животу и рассмеялся.
— Потешный малый, жаль только, что жиреешь, а вообще ты мне по душе.
После этого лицо глупца побагровело еще сильнее. Взгляд его, до сих пор тупой, стал растерянным и беспокойным. «Возможно ли? — думал Генрих. — Безумие, безумие повсюду. Знал бы мой начальник артиллерии, как неустойчив слабый дух, он счел бы предательство болезнью. При этом в запущенном состоянии она не поддается врачебному искусству».
— Кузен, — сказал он, — какая нужна сумма, чтобы погасить ваши долги?
Бирон:
— Мои кредиторы… мне надо стать могущественней вашего величества, чтобы удовлетворить моих кредиторов.
Генрих:
— Опасная шутка, однако не плохая. Каждый из нас склонен преувеличивать свое значение, иначе чего бы мы стоили.
Бирон:
— Отдайте мне Бург-ан-Бресс!
Вот оно, сказано. Изменник выдал себя. Генрих со скорбью душевной глядел на него.
Генрих:
— К чему вам этот город?
Бирон:
— Я завоевал его.
Генрих скорбно, но уже резче:
— За вами по пятам следовали люди начальника артиллерии, потому вы и шли прямым путем.
Бирон:
— Шпионы вашего начальника артиллерии. Король, и не верит своему маршалу.
В словах этого человека слышится затаенное бешенство, он ни от чего не отступится и ни в чем не сознается. Генрих заговорил языком величия. Создал должное расстояние между собой и этим человеком и холодно подтвердил ему свое доверие. Это был правильный прием, чтобы сразу образумить одержимого. Тот откашлялся, но голос остался хриплым; запинаясь, он пробормотал:
— Сир! Искушение было так близко. Каждому большому вельможе вашего королевства представляются случаи стать еще больше за ваш счет. Вас никто не боится.
— До поры, до времени, — промолвил Генрих, недостаточно громко, чтобы быть понятым по-настоящему.
Изменник недоверчиво взглянул на него: что это значит, в какой мере ему надо быть откровенным? Наконец он промямлил себе под нос что-то о деньгах, которые Испания хоть и уделила ему, но разве этим заткнешь его дырявые карманы. Его никто не обогатит.
— Я умру либо на эшафоте, либо в богадельне. — На этом он закончил свои признания, только добавил, что король должен простить его, ибо он лишь вел переговоры, но ничего по-настоящему не делал, а потому для них обоих лучше поставить точку.
Генрих, с внезапной силой:
— Чем вы мне грозите?
Бирон смиренно:
— Напротив, я прошу милостивейшего прощения вашего величества.
Генрих:
— То, что мне известно до сих пор, я вам прощаю.
Бирон:
— Прощаете все? Безразлично, совершил я эти проступки или нет?
Генрих:
— То, что мне известно, — а большего вы не совершите.
Мигом очутился он подле друга и обнял его за плечи:
— Мы с вами, — шепнул он ему на ухо.
Генрих:
— Мы с вами — чтобы предали друг друга? За какую плату — раз деньги вам не помогут, а после моего конца вы не были бы больше знаменитым маршалом Бироном; тот же народ, что вел под уздцы вашего коня, отвернулся бы от вас. Вам пришлось бы скитаться по чужим странам. Вашим повелителем стал бы мой злосчастный брат, король Испанский, который уже не властитель мира.
Бирон — в смятении, явно борясь с собой:
— Берегитесь, сир! Пусть Филипп Третий
[91] слаб, но убийц может к вам подослать и он! — Едва слово было произнесено, как он увидел, что король испугался.
Слабое место Генриха! Изменник коснулся его не с целью устрашить короля, он и сам был слишком неспокоен. Но, увидев, что король испугался, он обрел храбрость для своего замысла. Король не боится ни битвы, ни осады, его тело тоже носит следы ран, хоть и не тридцати, но стольких нет и у Бирона. Он часто мог пасть от руки врага, в последний раз его собственный маршал хотел, чтобы его подстрелили из крепости. Позабыл об этом Генрих? Насильственная смерть знакома нам в разных обличьях, но лишь одно заставляет нас содрогаться.
Бирон, с такой же хмурой тупостью, как в начале беседы, и с безучастным взглядом:
— Отдайте мне должное за то, что я предостерег вас. Правду сказать, я лишь с этой целью чуть не вступил в соглашение с заговорщиками. Я был и буду вашим преданным маршалом.
Генрих:
— Мое искреннее желание поверить вам.
Бирон:
— И отблагодарить меня. Уступите мне Бург-ан-Бресс.
Генрих:
— Нет.
Бирон, уходя:
— Сир! Подумайте хорошенько. Ведь я ваш преданный маршал.
В сторону закрывшейся двери Генрих произнес:
— Придется в самом деле пораскинуть мозгами, как бы спасти тебя, мой друг, от плахи.
Он немедленно отправился в Париж. Предлогом ему служила его возлюбленная маркиза; после стольких ночей, проведенных по обязанности с чужестранной королевой, ему не терпелось свидеться со своей француженкой. Однако он, как полагалось, посылал королеве письма с обращением «бесценная душа моя». Генриетта все еще именовалась просто «душа моя» и обижалась на такое различие. Она устраивала ему привычные сцены, которые забавляли его, не слишком выводя из равновесия. В ней воплощалось все, что он почитал французским; и это приобрело особую цену со времени его женитьбы. Кроме того, она ждала от него ребенка, как оказалось вскоре, и Генрих радовался этому, даже будущий дофин не мог сильнее взволновать его.
