Он неловко улыбнулся и оглядел кухню, будто смутившись от того, что сам же и сказал.
— Я до сих пор считаю, что меня взяли по ошибке, — произнесла Стиви.
— Наверное, так все говорят.
— Нет, не все, — ответила она, — но я говорю. Все должно быть по-честному. Моя подруга Джанелль — гений, мой друг Нейт — писатель. Там каждый что-то да представляет собой.
— В том числе и ты, — добавил он.
— Мне нравятся преступления, — сказала она.
— А кому они не нравятся? — с улыбкой возразил Хантер.
— Очень и очень многим.
— Только дуракам, — сказал он.
Стиви улыбнулась.
— Хорошая работа, — в дверном проеме выросла Фентон, — ты сделала все намного быстрее, чем я ожидала. Моим сверхленивым аспирантам на это потребовался бы целый семестр. Пойдем.
Хантер самую малость скривился, Стиви встала и прошла за Фентон в ее кабинет. Переступив порог, доктор заперла двустворчатую дверь, села и оглядела Стиви с головы до ног.
— Ты девочка серьезная, — сказала она, — мне это нравится. Я думала, мы лишь напрасно потеряем время, но теперь вижу, что все в порядке. Возможно, что нам на пару действительно удастся проделать настоящую работу.
«На что же я только что потратила целую неделю, как не на настоящую работу?» — подумала Стиви.
— Правило первое, — сказала Фентон, показав на стену с коробками документов, — ничего не выкладывать в Интернет. Стоит выложить что-то в Сеть, как оно тут же теряет свою ценность и больше тебе не принадлежит.
Доктор вытащила из-за уха сигарету, взяла со стола зажигалку и прикурила.
— Полагаю, ты читала протокол заседания суда над Ворачеком?
— Естественно, — ответила Стиви.
Это было первое, что делал каждый, проявивший интерес к делу Эллингэма. Фентон взяла сшитый экземпляр протокола, по виду напоминавший сотню листочков для заметок, к многим из которых были приклеены цветные закладки. Потом лизнула палец и открыла его на странице, помеченной голубым.
— Вот, — сказала она, — прочти то, что подчеркнуто.
Это были свидетельские показания Мэрион Нельсон, старшей воспитательницы «Минервы». Многие строки Фентон подчеркнула.
ОБВИНИТЕЛЬ: Мисс Нельсон, вы можете нам сказать, когда впервые поняли, что Долорес Эпштейн пропала?
МЭРИОН НЕЛЬСОН: Вечером, сразу после девяти.
ОБВИНИТЕЛЬ: В девять вечера? По-вашему, в это время юной девочке поздно где-то гулять?
М. Н.: По правде говоря, нет, только не в Эллингэмской академии. Одна из заповедей школы гласит, что дети вольны заниматься и учиться в любое время. Вообще у нас очень безопасно, так, по крайней мере, казалось. Поэтому им разрешается читать, играть, ставить эксперименты, изучать то, что нравится. Дотти читала запоем и вечно где-нибудь пряталась с книжкой в руках. Но на ужин, как правило, приходила.
ОБВИНИТЕЛЬ: Однако в тот раз не пришла?
М. Н.: Нет.
ОБВИНИТЕЛЬ: Когда вы впервые узнали, что она пропала?
М. Н.: Когда на рассвете люди мистера Эллингэма пришли, постучали в дверь, сказали нам собрать детей и приготовиться к отъезду.
— А теперь, — сказала Фентон, взяв у нее протокол обратно, пролистала несколько страниц вперед и нашла запись от 22 июля 1938 года — свидетельские показания Марго Филдс, местной телефонистки, обрабатывавшей звонки с требованием выкупа. Здесь Фентон подчеркнула еще больше строк.
ОБВИНИТЕЛЬ: Мисс Филдс, 13 апреля 1936 года вы работали на телефонном узле Берлингтона. Правильно?
МАРГО ФИЛДС: Да. Совершенно верно. Работала. Да.
ОБВИНИТЕЛЬ: Мисс Филдс, вы давно работаете телефонисткой?
М. Ф.: В июне этого года исполнилось шесть лет. Я начала работать сразу после школы. Не знала, чем хочу заниматься, но там оказалась вакансия, я предложила свою кандидатуру, получила эту должность и работаю до сих пор.
ОБВИНИТЕЛЬ: Что вы можете рассказать нам о телефонных линиях в Эллингэмскую академию?
М. Ф.: Их довольно много. Семь идут в Гранд-Хаус, целый ряд зданий имеет собственные телефоны. В целом во владениях Эллингтона насчитывается шестнадцать линий.
ОБВИНИТЕЛЬ: В Гранд-Хаус идет семь линий?
М. Ф.: Да. Я даже не предполагала, что в одном доме может быть семь линий, до тех пор пока сюда не приехал мистер Эллингэм! Вы только представьте себе — семь телефонов в одном доме!
ОБВИНИТЕЛЬ: Вы можете сообщить нам, куда именно ведут эти линии?
М. Ф.: Одна — к мистеру Монтгомери. Это управляющий. Одна — на кухню. Одна — к мистеру Макензи, секретарю мистера Эллингэма, одна — к миссис Эллингэм, потом там есть гостевой телефон, телефон экономки, ну и, конечно же, телефон мистера Эллингэма. По большей части входящие и исходящие звонки совершаются с использованием телефонов мистера Монтгомери, мистера Эллингэма и миссис Эллингэм. Исключение составляют вечеринки, когда целый день заняты все линии. Причем мистеру Эллингэму звонят откуда угодно.
ОБВИНИТЕЛЬ: Мисс Филдс, давайте вернемся к 13 апреля. Когда вы в тот день приступили к работе?
М. Ф.: Моя смена начиналась в пять часов вечера. Перед тем как идти на работу, я пообедала у Генри. Потом в пять часов села за пульт, сменив Элен. Элен Вулман.
ОБВИНИТЕЛЬ: Ваша честь, я перехожу к улике 56А. Мисс Филдс, это тот журнал, в который вы записываете звонки?
М. Ф.: Совершенно верно.
ОБВИНИТЕЛЬ: Вы можете рассказать нам о телефонном звонке, который вы соединили в тот вечер в четверть восьмого?
М. Ф.: Да, могу. Этот звонок поступил из телефонной будки на перекрестке улиц Колледж и Черч. Попросили соединить с господином Монтгомери. Вообще-то с таксофонов в дом Эллингэмов идет не очень много звонков, но этот располагается рядом с рынком, и я подумала, что он связан с каким-нибудь заказом или вроде того. К тому же меня охватило любопытство, понимаете?
ОБВИНИТЕЛЬ: Вы не могли бы нам описать голос на линии?
М. Ф.: Резкий. Очень резкий. И странная манера говорить. Он звучал так, будто говорили в рупор или как-то еще. Хотя тот телефонный аппарат обеспечивает забавную связь.
ОБВИНИТЕЛЬ: А еще какие-нибудь особенности в этом голосе были? Может, он как-то странно звучал?
М. Ф.: Да, говорили с акцентом.
ОБВИНИТЕЛЬ: С каким именно?
М. Ф.: Не с американским. Думаю, с европейским. У меня есть соседка, миссис Чарнецки, мы живем на одной улице, так вот она из Польши, из Варшавы, и говорит немного похоже, хотя и не совсем. Я оставалась на линии, пока господин Монтгомери не ответил. Хотела задержаться подольше, но нам этого нельзя. Ох, а как хотела! Вы не представляете. Даже не знаю, что бы сделала.
