Между тем Пьер — он вправду неважно себя чувствовал и утром встал намного позже обычного и без бодрости — играл у себя в детской, пока не заскучал. Настроение у него было скверное, и ему казалось, что сегодня непременно должно произойти что-то особенное, иначе этот унылый день так и будет несносным — ни красоты, ни радости.
Томимый смутным ожиданием и недоверием, он вышел из дома и направился в липовую рощу, в поисках чего-нибудь новенького, какой-нибудь находки или приключения. В желудке у него неприятно посасывало, раньше так уже бывало, голова была усталая и, как никогда, тяжелая, он бы с радостью уткнулся сейчас в маменькины колени и расплакался. Но ведь нельзя, пока здесь гордый старший брат, который и без того постоянно давал ему понять, что он еще маленький.
Вот если бы маменька сама догадалась что-нибудь сделать, позвала бы его или предложила поиграть и приласкала. Только она сейчас, конечно же, опять где-то с Альбером. Пьер чувствовал, день нынче несчастливый и надеяться не на что.
В нерешительности мальчик печально бродил по гравию дорожек, руки в карманы, в зубах увядший стебелек от липового цветка. В утреннем саду было свежо и сыро, а стебелек на вкус горчил. Он с досадой выплюнул его и остановился. Ничего не приходило в голову, не хотелось ему сегодня быть ни принцем, ни разбойником, ни возчиком, ни строителем.
Наморщив лоб, он смотрел под ноги, разгребал мысками ботинок гравий и пинком отшвырнул с дорожки далеко в траву липкого серого слизня. Ничто не заводило с ним разговор, ни птицы, ни бабочки, ничто не смеялось ему навстречу, не веселило его. Все молчало, все выглядело буднично, безнадежно и скудно. Он сорвал с ближайшего куста светло-красную кисточку смородины, попробовал — холодная, кислая. Надо бы лечь и поспать, думал он, поспать подольше, пока все опять не будет выглядеть новым, красивым и веселым. Ведь нет никакого смысла бродить тут, изводить себя и ждать событий, которые не хотят происходить. Как было бы замечательно, если б, к примеру, грянула война и по дороге прискакали солдаты верхом на конях или где-нибудь случился пожар либо огромное наводнение. Ах, такое случалось только в книжках с картинками, в жизни этаких вещей никогда не видишь, а может, их и вовсе не случается.
Со вздохом мальчик побрел дальше, красивое, нежное личико казалось потухшим и огорченным. Когда за высокой шпалерой послышались голоса Альбера и матери, его захлестнула такая ревность и обида, что из глаз брызнули слезы. Он повернул и побрел прочь, тихо-тихо, чтобы его не услышали не позвали. Не хотелось ему сейчас ни перед кем держать ответ, не хотелось, чтобы его донимали расспросами, твердили, что он должен хорошо себя вести и быть пай-мальчиком. Ему плохо, ужасно плохо, и никому нет до него дела, так что лучше уж в полной мере изведать одиночество и печаль и почувствовать себя вправду скверно.
Думал Пьер и о Господе, которым временами очень дорожил, и на миг эта мысль принесла далекий проблеск утешения и тепла, тотчас же исчезнувший. Наверно, и от Господа тоже никакого проку нет. А ему как раз сейчас очень нужен кто-нибудь, на кого можно положиться и от кого допустимо ожидать чего-нибудь приятного и утешительного.
Тут ему на ум пришел отец. Он безотчетно угадывал, что отец, пожалуй, мог бы его понять, ведь и сам по большей части казался тихим, настороженным и нерадостным. Без сомнения, отец, как всегда, у себя, в большой тихой мастерской, пишет свои картины. Вообще-то нехорошо мешать ему. Правда, он намедни говорил, что Пьер может приходить к нему когда вздумается. Только, поди, уже забыл об этом, взрослые очень быстро забывают свои обещания. Но попробовать можно. Господи, раз нет никакого другого утешения, а оно ему так необходимо!
Поначалу медленно, но, по мере того как разгоралась надежда, все быстрее и решительнее он зашагал по тенистой дорожке к мастерской. Взялся за дверную ручку и замер, прислушиваясь. Да, папá там, слышно, как он покашливает, как легонько постукивают деревянные рукоятки кистей, зажатые в левой руке.
Пьер осторожно нажал на ручку, бесшумно отворил дверь и заглянул внутрь. Крепкий запах скипидара и лака вызвал у него отвращение, но широкая, сильная фигура отца обнадеживала. Мальчик вошел, закрыл за собою дверь. Замок щелкнул, и под пристальным взглядом сына художник, передернув широкими плечами, обернулся. Зоркие глаза смотрели недовольно и вопросительно, рот досадливо открыт.
Пьер не шевелился. Неотрывно глядел на отца и ждал. Секундой позже глаза Верагута потеплели, сердитое лицо разгладилось.
— Ба-а, Пьер! Мы с тобой целый день не виделись. Маменька тебя прислала?
Мальчик покачал головой, позволил себя поцеловать.
— Хочешь побыть со мной, посмотреть, как я работаю? — ласково спросил отец. Одновременно он повернулся к картине и тщательно прицелился острой кисточкой в какое-то место. Пьер следил, как художник вглядывается в свое полотно, вглядывается напряженно и словно бы яростно, как сильная нервная рука целится тонкой кисточкой, как лоб собирается в складки, как зубы прикусывают нижнюю губу. При этом мальчик вдыхал ядреный воздух мастерской, который никогда ему не нравился, а сегодня был особенно противен.
Глаза у Пьера погасли, точно парализованный, он замер возле двери. Все это так хорошо знакомо, и запах этот, и глаза, и гримасы внимания, а потому глупо было ожидать, что сегодня будет не так, как обычно. Отец работал, копался в своих духовитых красках и не думал ни о чем на свете, кроме своих дурацких картин. Глупо было приходить сюда.
От разочарования лицо мальчика увяло. Он так и знал! Нет для него сегодня приюта, ни у маменьки, ни тем более здесь.
С минуту он еще рассеянно и печально стоял, устремив невидящий взгляд на большую картину, поблескивающую непросохшими красками. Для нее у папы есть время, а для него нет. Он снова взялся за дверную ручку, нажал на нее, чтобы тихонько уйти.
Однако ж Верагут услышал едва внятный звук. Обернулся, что-то пробормотал и подошел к сыну.
— Что такое, Пьеро? Не уходи! Разве тебе не хочется немного побыть у папá?
Пьер выпустил ручку и чуть заметно кивнул.
— Ты что-то хотел мне сказать? — мягко спросил художник. — Давай-ка сядем, и ты мне расскажешь. Как вы вчера покатались?
— О, было очень мило, — вежливо ответил мальчик.
Верагут погладил его по волосам.
— Тебе что же, не в пользу? Вид у тебя чуточку заспанный, мальчик мой! Ты вчера, случайно, вином не угощался, а? Нет? Ну, так чем займемся? Порисуем?
— Не хочу, папа. Сегодня так скучно.
— Вот как? Ты наверное плохо спал? Тогда, может быть, немного гимнастики?
Пьер помотал головой:
— Не хочу. Я просто хочу побыть с тобой, вот. Но здесь так дурно пахнет.
Верагут погладил его по голове и рассмеялся:
— Да, плохо дело, если тебе не нравится запах красок, а ты сын художника. Тогда, верно, и художником не станешь?
— Нет, я и не собираюсь.
