Правда, кеэспешники в те времена больше в абстрактную романтику ударились: бригантина — каравелла, пути — дороги, закаты — рассветы, горы — моря, пахучая лапа ели — чайка над пенной волной… Но и острая социальная тематика уже начинала осваиваться — в первую очередь, Александром Галичем.
Константин Кедров: У Галича, например, вообще не было концертов. Точнее, всего один случился — в 1968 году, в Новосибирске. Но все его тексты я в то время знал наизусть! Причем первые прочитал еще где-то аж в 1957 году! И вскоре мы уже в студенческой компании пели его песни под гитару. А с начала 60-х годов вся страна заучивала Галича. Люди для этого потом и магнитофоны начали покупать: чтобы можно было слушать записи. А иначе — зачем они были нужны? А потом пошла волна кеэспешная. Конечно, очень глубоко в народ это движение не пошло, но студенческая молодежь, а также интеллигенция — преимущественно инженерно-технические работники, итеэры — массово увлеклись движением КСП. Опять же власти никак все не могли свое отношение к этому явлению четко определить: то есть они как бы этого всего и не хотели, но в то же время поняли, что бороться невозможно. Ведь буквально миллионы людей стали уходить в лес, собираться у костра и петь песни под гитару.
Вряд ли движение КСП можно было назвать образцом контркультуры, открыто противопоставляющей себя официальной. Но с тем, что это была своеобразная субкультура в социалистическом обществе — едва ли можно спорить.
Константин Кедров: Это была совершенно особая, независимая от официальной, культура: магнитофонная и гитарная. Я же помню, как адепты Клубов самодеятельной песни уходили в лес с палатками и даже с этими магнитофонами тяжелыми. Например, помню такой магнитофон: «Астра» назывался. Ничего, тащили — вместе с котелками, топорами да лопатами. Подключали потом к машине, к «Жигулям». И сидели у костра, слушали. То сами побренчат что-то на гитаре, то пленку кого-то из именитых бардов запустят.
Стоит отметить, что многие барды того времени старательно избегали острой социальной проблематики. Не хотели подвергнуться жесткому прессингу со стороны карательных органов государства. Ведь на слуху была расправа с Галичем, попавшим под идеологический пресс уже в начале 1968 года. Сначала разгромные статьи, затем последовательное исключение из Союза писателей, Союза кинематографистов, Литфонда (комфортных кормушек для народной интеллигенции советских времен). Наконец, эмиграция и запрет на всей территории Страны Советов ранее изданных его произведений.
Высоцкий прочно занял нишу Галича, хотя его песни и не являлись столь вызывающе политически провокационными, но при этом исполнение и подача песен на социальную тематику у Высоцкого были гораздо более высокого уровня.
Сергей Нырков: Если сравнивать Галича с Высоцким, то сравнение будет явно не в пользу первого. Высоцкий был талантливым актером, а Галич им не был. Поэтому и артистизма у Галича в песнях — ноль. К тому же он очень плохо играл на гитаре, у не было практически никакого музыкального слуха: человек угрюмо начитывал стихи под гитару, которая, к тому же, была просто ужасная. Хотя у Галича тоже были очень интересные, именно в социальном плане, тексты. Высоцкий, несомненно, слышал песни Галича, как и все: на магнитофонных записях, зачастую — на чужих кухнях. Конечно, определенное влияние Галич на Высоцкого оказал, но Владимир Семенович все сделал очень по-своему, ничего ни у кого не заимствуя.
При желании, можно найти много предтеч его творчества. Высоцкий и не скрывал, что многое воспринял от своих предшественников. Но скорее не манеру исполнения, а именно отношение к собственному творчеству и к зрителям.
Сергей Жильцов: Бардовский жанр существовал задолго до Высоцкого. Тут и Франсуа Вийона можно вспомнить, и Вертинского. Высоцкий всегда называл Окуджаву своим духовным отцом в этом смысле, а своим кумиром — Марка Бернеса: тот относился к текстам предельно серьезно, в отличие от многих эстрадных певцов, что Высоцкому очень импонировало. Ведь и сам Владимир Семенович всегда относился к песенным текстам более чем серьезно.
Выстраивание Высоцким алгоритма своих собственных концертов — особая тема. Тут он действительно ни на кого не был похож! Манера исполнения Высоцкого не имела аналогов. Более того, породила целый сонм подражателей и продолжателей.
Лев Черняк: Есть очень много рассказов об особой «гипнотической силе» Высоцкого во время исполнения песен. Когда человек, впервые попавший на его концерт, послушав его в живую, в корне менял представление о личности Высоцкого в лучшую сторону. Это, естественно, не умаляет поэтическую неординарность Высоцкого — необычную «обычность», которой он завоевывал еще бо́льшую популярность.
Хотя тут и нет однозначного мнения. Кто-то считает, что Высоцкий-исполнитель очень помогал Высоцкому-поэту. И обратная связь со зрителем, и отточенность формулировок, и изящность строк — все видно сразу: «попал в десятку» или нет. Другие уверены, что Высоцкий-поэт становился зависим от сиюминутной зрительской реакции. И потому должен был регулярно «наступать на горло собственной песне (почти по Маяковскому!) — в угоду изменчивой конъюнктуре.
Андрей Добрынин: Это были концерты, на которых народу преподносились произведения разного уровня, но все концерты проходили «на ура» за счет личного таланта Высоцкого. Давайте с уважением вспомним, что у него не было подсветок, каких-то шоу-групп, полуголых девок в перьях. Он был вообще один на голой сцене: все было предельно лаконично — и такой успех! С одной стороны, все это прекрасно: да, человек, приходивший на вечер Высоцкого, конечно, получал свою долю драйва! Получал, наверное, даже больше, чем рассчитывал. Но Высоцкому, как поэту это явно не на пользу шло: он видел, что самый большой успех у публики имеют такие вещи, которые, наверное, вообще лучше бы и не писать. То бишь весьма незатейливые, с обычным бытовым юмором. Вроде как «пипл схавает» — значит, давай-ка я еще нечто подобное напишу! Я специально еще раз очень внимательно перелистал том Высоцкого — там есть просто пустые вещи: даже непонятно, для чего они были написаны! Ясно, что автор может утешать себя: сейчас нужно что попроще. А вот, мол, в будущем — конечно, напишу уже что-нибудь более интересное! Но это вечное «будущее» — когда оно наступит?
То, что Высоцкому порой приходилось сочинять песни на злобу дня (так же, как и откровенно на потребу публике), отмечают довольно часто. Все-таки концертный жанр — тот, который заботливо выстроил под себя Высоцкий, — это именно зрелищный, зрительско-центрированный жанр. Это не камерное чтение салонных виршей для высоколобых эстетов, где желательно возвещать некие абстрактные вечные ценности. Массовый зритель Высоцкого должен узнавать в его песнях себя и страну. Поэтому и менялась редакция у песен. Если текст становился туманным, повествующим о том, что уже порядком подзабыто, — автор переиначивал песню.
Сергей Жильцов: Некоторые песни Высоцкого становятся через какое-то время малопонятными. В том смысле, что были написаны на злобу дня: как говорится, «утром — в газете, вечером — в куплете». А что-то уже становится историей. Простой пример — это песенка «О слухах»: когда-то там был куплет о том, что «отменили даже воинский парад». А воинский парад отменили 1 мая 1969 года. Вот Высоцкий об этом и поет. Но в поздних концертных выступлениях он уже не исполняет этот кусок, потому что слушатели уже и не помнят, о чем идет речь, — много времени прошло с того события.
