Хизри Ильясов: При советской власти молодежь в Дагестане боялась слушать «неофициальные» записи Высоцкого. Одно дело — официальные пластинки, коих было очень немного. И другое — магнитофонные записи, с острыми, сатирическими песенными памфлетами. Были даже отдельные примеры того, как расправлялись с поклонниками опального поэта. Студентов, слушающих его магнитофонные записи, могли исключить из высших учебных заведений, хотя и под другим предлогом. Людей постарше — могли уволить с хорошей должности. Особенно за свою карьеру тогда боялись чиновники: никому не хотелось, чтобы тебя воспринимали «политически неграмотным». Правда до лишения свободы никогда дело не доходило — но люди все равно опасались: мало ли, чего!
Вот такая получалась ситуация. И если за «Архипелаг Гулаг» можно было действительно пойти по «антисоветской» уголовной статье, то песни Высоцкого, стихи Бродского, рассказы Довлатова — на «срок» явно не тянули, но прослыть «неблагонадежным» (будучи их открытым почитателем) можно было в два счета. Во всяком случае, в сознании «широких народных масс» такое мнение бытовало.
Хизри Ильясов: В те годы мы — молодые ребята, студенты — собирались по вечерам у кого-нибудь на даче или просто на кухне, чтобы слушать магнитофонные записи Высоцкого. Было даже немного страшно: боялись, что об этом узнают, донесут — очень не хотелось быть пойманными, получить возможные разборки в деканате.
И тут важно отметить момент, что открыто антисоветских песен Высоцкий не исполнял. Ну, во всяком случае — так, чтобы в лоб. Хотя исследователям творчества Высоцкого известны его песни, что можно было бы признать «мягко диссидентствующими» — да и то лишь с определенной натяжкой!
Сергей Жильцов: Высоцкий не был каким-то антисоветчиком, каким считался Галич, например. Не случайно Высоцкий говорил, что диссидентское движение идет «отдельно от него». И писал в своем дневнике об «оголтелых противниках режима». Но в то же время, когда особо припекало, друзьям грозился, что вот-вот что-то «такое» споет: «Напишу такие вещи! И чего-нибудь похлеще!» У него самое антисоветское из наследия — это текст «Много во мне маминого», что был написан вслед за принятием новой Конституции СССР в 1977 году. Смысл такой: «собрались старейшины на съезд… нам они — примеры: по две женщины, по три пещеры». Там идет: «…дети крепко заперты на цепи да замки, а на крайнем Западе открыты бардаки». В этой песне вообще особое отношение выражено — более чем критическое к тогдашним властям. Хотя и эзоповым языком, конечно. Еще у него, конечно, «История болезни», которую он не пел на концертах, а только в узком кругу — заканчивалась словами «Вся история страны — история болезни». И, конечно, песня «В гербарии», которая заканчивается так:
И, как всегда в истории,
Мы разом спины выгнули;
Хоть осы и гундосили,
Но — кто силен, тот прав.
Мы с нашей территории
Клопов сначала выгнали
И паучишек сбросили
За старый книжный шкаф.
И так далее. Он ее потом немного правил, но у Туманова, по крайней мере, пел: «Лихие пролетарии, закушав водку килечкой, спешат в свои подполия налаживать борьбу, а я лежу в гербарии, к доске пришпилен шпилечкой и пальцами до боли я по дереву скребу». Сразу аналогии довольно прозрачные возникают.
Вот, исчерпывающий список. Всех тех произведений, что действительно могли вызвать у власть имущих определенное раздражение… Но тут важно, что эти песни не исполнялись на концертах, не имели хождения на магнитофонных записях. Близкий круг друзей и приятелей — ну, знал, наверное. Как вариант — кто-то, кто общался с этим «близким кругом», мог тоже прознать, пусть и в цитатах. И даже, вполне возможно, «стукануть», куда надо…
Но вот только условные «дагестанские чиновники» — те уж никак не могли слышать подобных песен! И потому переживать о том, как сделать так, чтобы не допустить горскую молодежь до ознакомления со столь «вредным» контентом. Тут скорее уже сработала та самая «мифологизация личности». Те более что, как говорится, «сигналы были». Не думаю, что местная власть национальных окраин не слышала о разного рода «вредных настроениях»!
Хизри Ильясов: В те годы нам, горской молодежи, казалось, будто Высоцкий зажег в наших юных душах огонь свободы — и в мышлении, и в поведении — мы буквально жаждали его новых песен! Он многому научил нас: быть независимыми, иметь свое собственное мнение и смелость высказывать его.
А вот это — в тоталитарном государстве уже непростительно. Это — уже самая настоящая идеологическая диверсия! При открытом лицемерии на всех уровнях, при нарочитом «вылизывании» действующей власти всеми видами художественных методов — «голая правда» Высоцкого и впрямь выглядела вызывающей! Хотя этот вызов едва ли подавался «открытым текстом».
Владимир Гугнин: Возможно, творчество Высоцкого не очень-то и сильно раскачивало «Титаник» советского государства, поэтому он и не был так уж опасен для него. Но все-таки он был открытым оппозиционером. Не диссидентом, а именно оппозиционером. Некоторое его песни отличаются вызывающим содержанием, которое не может не спровоцировать явное недовольство у консерваторов всех времен. Например, его хрестоматийная песня «Охота на волков». Казалось бы, сочинил и исполнил добрый человек песню в защиту природы… Но он исполнил ее так, что всем вокруг стало понятно: мы живем в мире, где кровавая травля вольнолюбия — обычное дело. И это поняли даже самые тупоголовые истуканы от власти!
Опасным, может быть, и не был. Но неудобным — более чем. И тут все: и «дерзкая» манера исполнения, и свободолюбивый образ жизни… И нежелание сварганить что-то такое «политически грамотное», на злобу дня — чтобы потрафить чиновничьим чаяниям. Но и само содержание — ну разве, мол, можно прямо так, без всяких прикрас и фигур умолчания?
Сергей Нырков: Высоцкий был очень неудобным для власти. Он не пел про красноармейцев, про Братскую ГЭС или про «юный Октябрь впереди». Он исполнял песни про тюрьму, про рецидивистов и воров, что были частью этого общества. Ведь в обществе много людей сидело в тюрьмах — и по политическим, и по уголовным статьям. Причем такая «криминальщина» в советские времена вылезала везде. Трудно было найти человека, кто бы с этим не сталкивался! Но только всего этого не было в официальной литературе — та выражала лишь условные характеры неких персонажей, «строителей коммунизма». А Высоцкий выражал реальных людей — в том числе и с криминальным прошлым и настоящим.
А это лишь один из «неудобных» аспектов! А было и множество других. Вообще, сам факт того, что кто-то отображает «советскую действительность» не так, как было обговорено в высших партийных кабинетах, как спущено во все нижние инстанции, ответственные за «культурное строительство» — уже являлся крайне неудобным! Создавал плохой прецедент, умалял авторитет официальной культурной политики и значение «партийного руководства искусством». А главное — создавал авторитетную фигуру в народных массах, что не была «утверждена» в соответствующих инстанциях.
