Быть может, именно поэтому «их среда» и не старалась каким-то образом «попридержать Высоцкого». Ну или как минимум — память о нем и его песенном наследии.
И тут интересно, что творческая интеллигенция того времени (что не отказывала себе в удовольствии картинно пофрондировать с «искусствоведами в штатском», как с иронией тогда именовала «комитетчиков» творческая богема) как минимум догадывалась о более чем великодушном отношении «системы» к Высоцкому.
Константин Кедров: Высоцкий был близок кегэбэшникам тогдашним. Ведь они только на собраниях были такие железные, а в баню они приглашали к себе именно Высоцкого. Ведь неслучайно упорно ходили слухи, что в своих кругах на вечеринках и всюду кегэбэшники приглашали Высоцкого, слушали Высоцкого, любили его песни. Думаю, его любили подпольно. Как это ни странно, они любили его как бы тайком от самих себя! К тому же, на его близость к структурам КГБ повлияло происхождение. Он все-таки из семьи военного. А в те времена очень большое внимание обращали на то, «кто откуда». Это же было абсолютно кастовое общество. И Высоцкий, по своему происхождению принадлежащий к касте «простым языком изъясняющихся» — был им близок. Хотя официально разрешить его они были не в состоянии».
Но, главное — опять к этому приходим! — прямых указаний-то на разрешение/запрещение никто и не давал… Ну, разве что играл свою роль «человеческий фактор», на уровне «рядового исполнителя».
Думаю, в завершении главы уместно будет привести два свидетельства, которые могут стать интересными даже для профессиональных исследователей биографии В.С. Высоцкого! Как говорится, журналистский эксклюзив.
Первое свидетельство — лично мне кажется крайне важным, если мы хотим понять «как работали запреты» в советское время. Что вообще представляла собой пресловутая цензура, какие включала в себя конкретные механизмы. Конечно, мы теперь уже едва ли сможем восстановить все досконально, по пунктам — все те многочисленные эпизоды, когда Высоцкого «снимали», убирали из некоего творческого процесса (будь то кинороли, песни к фильмам, выпуск пластинок, отмена концертов и так далее).
Но, например, чтобы понять неформальный механизм «как бы чего не вышло», о котором не раз упоминали наши эксперты, я думаю, данный рассказ будет крайне полезен.
История, конечно, не короткая… Но, поверьте: стоит того, чтобы с ней ознакомиться подробно.
Вячеслав Огрызко: Середина 80-х годов: я работаю в газете «Книжное обозрение». Горбачев еще не пришел к власти, пока еще правит Черненко. Периодически на Старой площади, в здании ЦК КПСС, проводятся совещания главных редакторов столичных изданий. Председательствующие: заведующий отделом пропаганды ЦК, секретари ЦК по пропаганде. На одном из совещаний поднимается тема: «А не слишком ли много у нас стало в печати Высоцкого? Не создаем ли мы его культ?» И рекомендация — вполне себе нейтральная: надо быть повнимательнее, не нужно искусственно преувеличивать значимость Высоцкого для советской культуры. Это сказал Михаил Зимянин, секретарь ЦК, до этого десять лет являвшийся главным редактором газеты «Правда». Но эту рекомендацию каждый из присутствующих главных редакторов понимает по-разному. Одни — как прямое указание: «Все, отныне упоминание Высоцкого — табу!» Другие — просто «приняли к сведению» и не более. А третьи — вообще на это «плевали»: мол, раз не выходило постановления ЦК КПСС по этому поводу, значит все это просто частные «мысли вслух» одного из сотрудников партийного аппарата, пусть даже и высокопоставленного. Тем более, что прямо же не было сказано, что «Высоцкого следует запретить!» Все было сказано эзоповым языком: понимай, как знаешь!
Это, так сказать, экспозиция дальнейшего действия, его предыстория. Дальше все начинает раскручиваться «по нарастающей».
Вячеслав Огрызко: А теперь последствия данного «пожелания» от секретаря ЦК КПСС. К нам в газету «Книжное обозрение», в рубрику «Клуб книголюбов», приходила самая разная почта. В том числе и такая информация: «Читатели в местной библиотеке провели заседание Клуба книголюбов по стихам Твардовского». В другом городе — провели заседание по стихам Смелякова. Ну а где-то провели заседание, посвященное стихам и песням Высоцкого. Мы традиционно размещаем на специальной полосе эти короткие сообщения: максимум в двадцать строк. И в тот раз также дали полученную от наших книголюбов информацию — в том числе и по вечеру Высоцкого. Номер печатали в типографии газеты «Московская Правда»: все полосы традиционно попадают цензору. Через какое-то время цензор, молодой совсем парень, заходит к нам в газету, находит кого-то из редакционного начальства и информирует: «А вы в курсе, что не так давно Зимянин проводил совещание и отзывался относительно Высоцкого?» Начальство с готовностью отзывается: «Да, что-то было такое припоминаем…» На что цензор говорит: «Хорошо. Я просто обращаю ваше внимание». И молча уходит. Главное: цензор не снял этот материал! И даже не предложил его снять или что-то там в нем сократить. Он ведь «только напомнил». Но «машина» работает: каждый не хочет брать ответственность на себя. И на всякий случай перестраховывается. Тогда главным редактором у нас был Алексей Овсянников — он дает команду снять вообще эту заметку из номера. Я — тогда молодой, горячий! — начал возмущаться: как же так? Тут же нет никакой крамолы, нейтральная информация. Да нам же и не дали указание «снять» этот материал!
Разумно, логично. Следим за дальнейшим развитием этого захватывающего, буквально детективного сюжета.
Вячеслав Огрызко: Какие рассуждения своего руководителя я тогда услышал: газета, мол, завтра выйдет, ляжет на стол ко всем начальникам от культуры. Цензор, что сейчас к нам приходил — обязательно доложит своему руководству о том, что напоминал руководству газеты относительно Высоцкого. Доложит, чтобы просто снять с себя любую дальнейшую ответственность. Начальник цензурного отдела — обязательно позвонит в Госкомиздат: опять же, именно по этой причине — нежелании брать ответственность за некие решения непосредственно на себя. Позвонил, доложил — можно теперь и забыть! Функционеры Госкомиздата — также должны хоть как-то среагировать: а вдруг будут выяснять, «кто распорядился» не дать хода «полученному сигналу». Должны доложить председателю Госкомиздата, Борису Пастухову: мол, смотрите, что газета напечатала, хотя их цензор и предупреждал! А дальше я услышал от своего начальника такой аргумент: «А вдруг Пастухов начнет весь наш номер читать под лупой, еще чего-нибудь «этакое» выискивать. Нам это надо?!» Да и потом, мол, это же будет доложено нашему непосредственному куратору в ЦК КПСС, в отдел пропаганды. А вдруг и он тоже начнет «под лупой» изучать нашу газету? Нам разве надо находиться «под прицелом»? Легче снять эту заметку и поставить другую. Что, у нас, мол, нет заметки про вечер Исаковского, Симонова или Бориса Полевого? Какая нам разница?
Вот, оказывается, как все просто. Не такие уж сложные «шестеренки» работали тогда в подобном механизме «непущания». И всего-то ничего требовалась: в длинной череде тех, кто «делает культуру» — необходимо было найти всего одного, кто бы решился просто «взять ответственность на себя». А не привычно «отфутболить куда-то вверх».
