Но, так или иначе, первая известность к Высоцкому пришла именно после его ранних песен, стилизованных под «блатную» тематику, лирическими героями которых становилась шпана, заключенные, «честные воры» и прочие представители уголовной субкультуры.
Владимир Гугнин: В нашем дворе, на задворках Москвы, среди пацанов ходили мифы и легенды о Высоцком, по накалу не уступающие мифам античным. Я, например, не раз слышал, что «Высоцкий сидел». А как же иначе? Ну никак не мог человек, ревущий «блатные» песни с кровавым надрывом, не сидеть! Говорили, что Высоцкого «упекли» за то, что он, мол, милиционера ножом «порезал». Также ходила молва, что Высоцкого самого «порезали» уркаганы, когда он с ними что-то там не поделил «на малине». Ударили якобы «пером» в самое сердце. Но Владимир Семенович, как настоящий супермен, выжил и «отомстил гадам». Много я слышал сказок о Высоцком, а вот о том, что он выходец из классической московской интеллигентной семьи, выпускник театрального училища и актер драматического театра, мы не знали! Да и знать не желали, если честно. Пацаны дружно считали Высоцкого криминальным элементом. То есть решительным, честным, свободным мужиком — с «фиксой» во рту и наколками по всему телу.
Нельзя утверждать, что уголовная тематика была для Высоцкого исключительно умозрительной, привнесенной извне. Исследователи не раз отмечали, что в детстве он многое из этих блатных понятий пропустил через себя. Поэтому и знал многие реалии, о которых пел, если и не изнутри, то во всяком случае — близко, по-соседски.
Александр Чистяков: Высоцкий — дитя войны, одно время был безотцовщиной, пока отец не забрал его к себе в Германию. Человек с хорошим образованием, но с уличным воспитанием. У него же практически рядом с домом находился Бутырский следственный изолятор. Он видел тех людей, кто носил передачи сидельцам — причем именно уголовникам, а не каким-то политическим репрессированным. Блатную романтику Высоцкий воспринял с самого детства.
Уличное воспитание накладывало свой отпечаток на ту картину мира, которая складывалась у подростков — сверстников Высоцкого, обитателей тех самых дворов, где частично царили блатные понятия.
Сергей Жильцов: Не забывайте, что это был Каретный, и все эти близлежащие переулки: драки уличные, стенка на стенку, борьба за лидерство и т. д. Высоцкий быстро в это дело втянулся и стал таким настоящим послевоенным москвичом.
Тут были не обычные мальчишечьи проказы а-ля приключения Тома Сойера, а что-то посерьезнее! Но не стоит забывать, что это был и вопрос выживания в том числе. Когда Высоцкий поет: «…дерзнули из напильников делать ножи! Они воткнутся в легкие, от никотина черные…» — то остается вопрос: какова тут доля авторского вымысла? Да и есть ли он тут вообще? И если даже не видеть все воочию, то как минимум частенько слышать о подобных реалиях в своем послевоенном детстве Высоцкий точно мог!
Сергей Жильцов: Тогда у них были компании интересные, но полукриминальные. Очень любопытную историю рассказал Вайнер: «Когда мы с Володей разговаривали, он спросил: а сколько у тебя в подъезде сидело? Я ответил: почти все в подъезде сидели! На что Высоцкий говорит: у нас — то же самое!» Это чтобы было понятно, что такое Москва послевоенная.
Однако Высоцкий не ушел в криминальный мир. (Хотя, как многие утверждают, его бы там вполне могли принять с распростертыми объятиями!) Возможно, именно тот талант, дар слова, который он в себе ощущал, просто не дал распорядиться своей судьбой таким лихим образом. Как вариант — в нем просто не хватало той озлобленности, тотального недоверия к людям и к миру. И ощущения себя волком-одиночкой, в том числе. Юный Володя Высоцкий попал в эту матерую среду уже после уроков воспитания, данных отцом-фронтовиком. Да еще — прямиком из вполне себе сытого бюргерского мирка поверженной Германии, где не было необходимости биться за место под солнцем.
Сергей Жильцов: У Высоцкого было детство непростое: эвакуация, потом жил в Германии с отцом. Но когда он вернулся в Москву, то стал крутым — в том смысле, что у него шмотки были крутые, из Германии. Он московского голода здесь и не видел, потому что там же он в воинской части жил, на полном довольствии. У него даже имелся свой аккордеон, было пианино. А сюда приехал — здесь вся дворовая шпана бегает чуть ли не босиком в центре Москвы: война только прошла, и неоткуда было взять хорошие вещи. Хотя и голод, и нужда все-таки его затронули, когда он в Москве с матерью жил, — потому что очень непросто было в то время сводить концы с концами. Но при этом рассказывают: когда мать Высоцкого жарила котлеты на противне, то он бегал во двор: выносил и раздавал всем детям. Это не происходило, конечно, каждый день. Но по возможности он их подкармливал, потому что понимал: дети просто не доедают!
Вот так — какой уж тут блатной мир, когда ведешь себя чуть ли не как мать Тереза! Но, с другой стороны, от нравов улицы, от окружающей его воровской романтики тоже не особо спрячешься. Оставалось одно: наблюдать, по возможности не выбиваться, не становиться белой вороной. Но и не терять себя, конечно. Как мы увидим дальше, сохранение своего внутреннего стержня, верность своей стезе и лире — это определяло всю жизнь Высоцкого!
Алексей Певчев: Послевоенное московское поколение — это вообще особая тема. И интерес к криминальной романтике — тоже. Очень многие в то время имели и непосредственно криминальный опыт. Вспомним песню Высоцкого «Баллада о детстве» — там очень хорошо все это отображено. Соответственно, в подобных условиях нужно было выживать, а в каких-то случаях — даже пытаться интегрироваться в ту среду. При этом не обязательно становиться ее частью. Но не запечатлеть атмосферу блатной романтики, вкрапленную в конкретное время, для такого большого мастера слова, как Высоцкий, было бы глупо. Тем более что он сам был непосредственным свидетелем этой эпохи и отлично знал все ее реалии.
Блатная романтика вообще могла считаться некой альтернативой скучной официальной казенщине. Да, отовсюду пропагандировали трудовые подвиги героев-полярников, летчиков, геологов и шахтеров-стахановцев. Но едва ли этих героических личностей можно было вот так запросто застать в простых московских дворах! Они красовались где-то там: в кадрах кинохроники, на трибунах съездов. Думаю, если бы условный арктический летчик с орденом Ленина на груди собирал во дворе пацанов и рассказывал про геройские будни Заполярья может, гораздо реже получалось бы так, как пел Высоцкий годы спустя:
Сперва играли в фантики в пристенок с крохоборами,
И вот ушли романтики из подворотен ворами…
Летчиков на все подворотни не хватало! Да, видимо, и не особо они туда стремились… А вот крохоборов, мелкой шпаны разного рода, играющей с пацанами в ножички или в пристенок на деньги в послевоенной Москве водилось с лихвой!
Геннадий Норд: Милиция сразу после войны, в 1946–1947 годах, в Москве отчаянно пыталась совладать с разросшейся преступностью, но воровское начало было, увы, возведено широкими пацанскими массами чуть ли не в доблесть. А Высоцкий воспитывался во дворе именно в то время!
