– Знаешь, что, Джулия? – огрызаюсь я. – Заткнись.
Она удивленно смотрит на меня и останавливается.
– Что, прости?
– Ты меня слышала. – По моим венам бежит что-то горячее и ядовитое, и я через мгновение понимаю, что это храбрость, что впервые – за все лето, возможно – порыв подраться сильнее порыва убежать. – Меня уже тошнит, что ты и все остальные ведут себя так, словно твои братья – идеальные ангелы, которых я развратила. Все было совсем не так. А даже если и так, это не твое дело. – Поворачиваюсь к заносчивой Микаэле: – И это уж точно не твое дело. Поэтому больше не хочу ничего слышать. – Мои руки трясутся, но голос спокойный и ясный. – Довольно, – говорю я, повторяя слова, которые слышала вчера поздно вечером в своей комнате. – С меня хватит.
Джулия смотрит на меня, открыв рот. Тесс тоже. Я сосредотачиваюсь на Джулии и Микаэле, вскинув брови. «Идите ко мне, – хочу сказать им. – Я больше не позволю себя обижать». Возможно, это правда, а возможно, и нет, но в этот момент я чувствую себя неуязвимой, полной сил и решимости.
Только собираюсь сказать что-то еще, как в кармане вибрирует телефон – время вышло. Мне можно идти домой. И, поставив на стол стакан и направившись в лобби, понимаю, что не убегаю. Меня провожает молчание вокруг бассейна.
С меня хватит. И я ухожу.
День 94
– Я слышала, ты на вчерашней вечеринке дала Джулии отпор, – говорит Имоджен. Мы стоим на расшатанных стремянках во «Френч Роуст» после закрытия и снимаем ее работы, чтобы упаковать и отправить в новые дома. Она продала больше половины выставленного. Будь она моим ребенком, я бы ею гордилась.
– Не то чтобы, – оправдываюсь я, снимая со стены коллаж с журнальными вырезками, похожий на прибрежную полосу озера ночью, и осторожно опускаю его на деревянный пол. Из колонок играет Bon Iver. – Точнее… Ладно. Я нанесла небольшой ответный удар.
– Кхм-м, – отвечает она, с помощью молотка вытаскивая из стены гвоздь и бросив его в чашку к остальным. – Именно так я и подумала.
– Мне кажется, что они имеют право меня ненавидеть, – признаюсь ей. – В смысле, Тесс точно имеет право, и Джулия, возможно, тоже. Но они должны ненавидеть не только меня. Это какие-то двойные стандарты, не знаю. Я разозлилась, и из меня полилось.
– Это и есть двойные стандарты, – говорит Имоджен и тянется к рулону пузырчатой пленки. – Я рада, что ты им ответила. Равенство возможностей.
– Именно! – хихикаю я в темноте. Шесть дней до отъезда в Бостон, и кажется, что больше ничего не надо делать.
Ладно, есть еще кое-что.
– Все равно я тобой горжусь, – говорит Имоджен. – То, что ты сказала им, было смело. Мне кажется, Эмили Грин тоже тобой гордилась бы.
Отвечаю громким наигранным звуком рвоты.
– О господи, ужас!
– Я в том смысле, что… книга была неплохой, – защищается Имоджен. – Ты должна это признать.
Качаю головой и, передвинув стремянку, забираюсь на нее, чтобы снять висевший вверху холст.
– Не признаюсь, – противлюсь я. – По крайней мере, вслух.
Имоджен громко и знакомо смеется. Даже после всего случившегося я рада, что вернулась. Странно думать, что через несколько недель у нас будут совершенно другие жизни, что мы сплотились этим летом, чтобы вовремя попрощаться друг с другом.
– Ага, нечего разводить тут сантименты, – говорит Имоджен, словно читает мои мысли. – Ты сама говорила, Бостон и Провиденс не так уж далеко. – Она тянется и дергает меня за рубашку, чтобы я знала – она со мной.
– Мы будем соседями, – отвечаю ей и улыбаюсь.
День 95
– Не надо, – сразу же говорит Патрик, когда я на следующий день прихожу в магазин. Колокольчик над дверью звенит, волосы зачесаны назад гребнем, который стянула у мамы. Хотела выглядеть серьезно. Это настолько важно, что растрепанные волосы бы не подошли. Патрик стоит за стойкой, все его тело напрягается и становится твердым, как прутья в птичьей клетке. На его лице красуется зелено-желтый синяк.
– Патрик, – ахаю я, когда вижу, хотя знала о нем, но есть разница между тем, чтобы услышать про стихийное бедствие и увидеть разрушения самому. – Это после…
– Я сказал, не надо, Молли. – Патрик качает головой, голос тихий, каким я никогда его не слышала. За столом у окна уплетают куски пиццы парни из средней школы, на стульях бок о бок устроилась парочка пожилого возраста. – Все уже сделано, ясно? Все закончилось. Не стоило сюда приходить.
– Это не так. – Глубоко вздыхаю. Я только об этом и думала с тех пор, как Конни подобрала меня у озера. Мне надо получить от него ответ. – Все дело было во мне? – спрашиваю я и чувствую, что из меня как будто вышел весь воздух. – Это лето, все, что произошло? Или это было каким-то соревнованием с Гейбом?
Патрик смотрит на меня, словно я сошла с ума.
– Все, что произошло? – повторяет он. – Как будто ты в этом не участвовала.
– Я не об этом говорю! – Получается так громко, что пожилые люди поднимают головы, но я слишком далеко зашла, чтобы смущаться. Слишком далеко зашла для всего, кроме этого. Я – девочка из книги, хочу сказать им. Давайте, смотрите. – Я говорю совсем не об этом. Я уже большая, – выпаливаю, повторяя слова его мамы. – Я сделала выбор. Но то, что мы сделали – признайся, Патрик. Это произошло не потому, что ты скучал по мне, не потому, что это мы и ты хотел все исправить, что бы там ни было. Это произошло из-за того, что ты хотел увести меня у своего брата. Ты хотел победить.
– Я хотел тебя, – парирует Патрик, и этот ответ звучит хуже любого ругательства. – Я, черт возьми, любил тебя, Молс, как ты этого не понимаешь?
– Любил так сильно, что все лето дурил меня и унизил перед всеми, кого мы знаем?
Патрик смотрит на меня с другой стороны стойки. Затем вздыхает, словно у него не осталось сил.
– Я не знал, как тебя отпустить.
Смотрю на него – между нами пропасть больше, чем за все время, пока я была в Темпе, мое сердце истекает чем-то таким едким, что мне кажется, он учует этот запах среди соуса и пеперони. Рассматриваю его красивое лицо и серые, как шторм, глаза, стиснутые зубы, но он… он не здесь. Мой Патрик, которого я знаю, помню и люблю, пропал. Я испортила то, что было между нами. Мы оба это сделали. Я думала, мы сможем это исправить – считала, то, что происходило этим летом между нами, исправит положение, и мы снова будем вместе. Но не все поддается ремонту. Не знаю, действительно ли верила я в это до нынешнего момента. И от этого осознания появляется ощущение, будто мою грудную клетку распирает изнутри.
– Я не должен был говорить тебе того, что сказал, – наконец говорит он. – В твоей комнате той ночью не стоило называть тебя… – Звенит колокольчик над дверью, заходит большая семья. Патрик кривится и морщит желтовато-зеленое лицо. А когда снова заговаривает, заклинание разрушено. – Слушай, Молли, – продолжает он, словно я – покупатель. Прохожая с улицы. – Мне надо работать.
