Мэри медлит, глядя на меня. Потом все же открывает дверь и жестом приглашает меня в дом.
– Заходи.
Бинго! Дом все такой же, каким я его помню. Стены и ковры весенних пастельных оттенков. Коллекция ангелочков, которую Мэри хранит в гостиной, немного подросла. Теперь в ней, похоже, больше пятидесяти фигурок из керамики, цемента, стекла, дерева и мрамора. Интересно, Мэри хоть раз в жизни проезжала мимо гаражной распродажи, не остановившись?
Я сажусь на диван. На журнальном столике стоят две стеклянные миски: одна с ароматической смесью, вторая с «Эм-энд-эмс». Я уже готова сделать вид, что случайно все перепутала и съела пару сушеных лепестков, но все же напоминаю себе, что это серьезный визит. Мне нужно сыграть роль встревоженной матери. Я беру горсть драже из тарелки с «Эм-энд-эмс». Встревоженным матерям тоже нужно есть.
– Зачем ты пришла, Пэтти? – говорит Мэри.
Я кладу драже в рот.
– Мне кажется, Роуз Голд больна.
Лицо Мэри смягчается.
– Больна? Чем? Нужно вызвать врача?
Она тянется к телефону.
– Нет-нет, – успокаиваю я ее. Несколько секунд я сижу, уставившись на собственные руки, как будто мне тяжело говорить. Перед тем как сообщить важные новости, нужно выдержать паузу. Только так слушатели будут напряженно внимать каждому слову, сидя на самом краешке стула.
Мэри наклоняется вперед, как будто слышит мои мысли.
– Ты скажешь, что с ней, или нет?
Я делаю глубокий вдох:
– Мне кажется, у Роуз Голд расстройство пищевого поведения.
Я сто раз представляла, какой будет реакция Мэри, но я и подумать не могла, что ответом мне будет изумленный смешок. Она скрещивает руки на груди.
– Любопытно. Пока ты сидела в тюрьме, у нее не было никаких проблем с едой.
– Откуда ты знаешь? – спрашиваю я.
– Она часто у меня ужинала, – отвечает Мэри, глядя на своих херувимов, танцующих на полке над камином. – И обычно просила добавки.
– А ты уверена, что она потом не вызывала у себя рвоту?
Мэри мрачнеет.
– Уверена.
– Почему? – не отстаю я.
Она вздыхает.
– Я бы заметила, если бы Роуз Голд уходила в туалет сразу после ужина. Ничего такого не было. Она помогала мне убрать со стола, а потом мы приходили сюда. Я не слышала, чтобы ее тошнило – ни во время беременности, ни до нее.
– Она могла вызывать рвоту уже дома. – Я продолжаю настаивать на своем.
– Пэтти, после ужина она подолгу засиживалась у меня. Мы смотрели фильмы или просто разговаривали.
Я стараюсь не представлять Мэри Стоун в образе приемной матери Роуз Голд. От одной мысли об этом у меня по коже расползаются крошечные паучки. Мэри смотрит на меня, скрестив руки на груди:
– Ты опять.
Я смотрю на нее, недоумевая.
– Опять выдумываешь болезнь там, где ее нет. – Сказав это, Мэри поджимает губы.
Если у Роуз Голд нет расстройства пищевого поведения, то почему я ни разу не видела, как она ест? Я задумываюсь. От моей еды она отказывается и сама при этом не готовит. С тех пор как я переехала к ней, моя дочь питается одними тостами и злаковыми батончиками. Молчание затягивается.
– Ты не знаешь, о чем говоришь, – возражаю я, стараясь сохранять спокойствие.
– Я знаю одно, – отвечает Мэри. – Роуз Голд никогда в жизни не выглядела такой здоровой, как в те пять лет, что ты была в тюрьме.
Я представляю свою подругу на каминной полке, среди ее любимых ангелочков. Она раздета догола, горячий деготь стекает по ее спине меж ангельских крыльев, сделанных из грязных голубиных перьев. Руки Мэри сложены в молитвенном жесте.
– Мы все видели ее во время пробежек, – цедит Мэри сквозь зубы. – Эту девочку снова либо морят голодом, либо травят. Может, она и не в состоянии вывести тебя на чистую воду, но мы все видим. Мы знаем, что ты промыла ей мозги. И если малыш Адам хоть раз чихнет, пока ты за него отвечаешь, я вызову полицию. Ты и глазом моргнуть не успеешь, как окажешься в наручниках.
Пожалуй, в подобных обвинениях нет ничего удивительного, если вспомнить все, через что мне пришлось пройти. Но дело в том, что я действительно ничего не добавляла в еду Роуз Голд. Все это время я готовила на двоих. Если бы я добавила что-нибудь в кастрюлю, я бы и сама отравилась. Даже если моя дочь настолько чокнутая, что боится моей еды, почему она сама себе не готовит?
– Я знаю, что Роуз Голд начала навещать тебя, когда ты досиживала последний год, – говорит Мэри. – До этого она всей душой тебя ненавидела и не желала иметь с тобой ничего общего. Не знаю, как ты ее переубедила, но с тех пор она стала вести себя иначе.
– В каком смысле? – уточняю я.
– Довольно вопросов. Тебе давно пора уходить. – Она сгоняет меня (и весьма настойчиво, должна сказать) с дивана и начинает подталкивать к выходу.
Уже около двери у меня в голове что-то щелкает, будто деталь головоломки встает на место. Мэри думает, что Роуз Голд похудела из-за меня. Они все винят меня. Но что, если Роуз Голд этого и добивается? Что, если она хочет настроить всех против меня и потому притворяется больной?
– Если ты любишь Роуз Голд, если ты вообще способна любить, ты уедешь из ее дома и оставишь ее в покое.
Мэри открывает дверь и выталкивает меня на улицу.
– Мэри…
Бывшая подруга смотрит на меня с каменным лицом:
– До свидания, Пэтти.
Дверь закрывается прямо у меня перед носом. Я стою на крыльце, словно онемев. Раздается щелчок задвижки. Я начинаю колотить в дверь.
– Мэри, но что, если она все это подстроила?
Тишина. Я снова стучу.
– Мэри!
Ответа нет. Я стучу в третий раз.
– Мэри, возможно, она лжет!
По другую сторону двери раздается вздох.
– Я всегда тебе помогала, – говорит Мэри, и в ее голосе больше усталости, чем гнева. – Держала за руку, пока ты плакала. Готовила тебе еду, делилась деньгами. Ты была мне, – ее голос дрожит, как будто она пытается не расплакаться, – как сестра.
Я опускаю голову. Мэри прочищает горло. Я представляю, как она, промокнув глаза, берет себя в руки. В коридоре слышны удаляющиеся шаги. Между нами все кончено. Я отхожу от двери и, сев на крыльцо, прячу лицо в ладонях. Кажется, на сегодня весь мой оптимизм иссяк.
Однажды мы с Мэри решили приготовить эти французские макаруны. Я забыла накрыть комбайн крышкой, и сахарная пудра с миндальной мукой разлетелись по всей кухне. Когда мы, выложив тесто на противень, закончили уборку на кухне, сил у нас уже не осталось. Мы уселись на диван смотреть сериал «Все мои дети». Наш любимый качок Лео дю Пре полетел навстречу своей смерти, сорвавшись с обрыва над Миллерс-Фолс. Мы были в ужасе. И пока наши макаруны горели в духовке, мы сидели и сочиняли гневное письмо продюсерам сериала, чтобы те вернули персонажа. То письмо мы так и не написали.
