С трудом переставляя ноги, я дохожу до гостиной. В этот момент закрывается входная дверь, и Роуз Голд проходит мимо окна, одетая для пробежки: майка, спортивные шорты и кроссовки. В середине декабря моя дочь выглядит просто нелепо. С минуту я наблюдаю за ней. Она пускается трусцой по Эппл-стрит. Ее острые локти, торчащие лопатки и выпирающие ключицы сильно бросаются в глаза. Пока я борюсь с желанием кинуться за ней с шарфом и варежками, она добегает до поворота на Эвергрин-стрит и скрывается за углом.
Ладно, поговорим в машине. Там Роуз Голд от меня не убежать.
Через сорок минут мы вместе выходим из дома, все как обычно. Пока я запираю дверь, Роуз Голд пристегивает Адама в кресле. Потом она садится на пассажирское сиденье рядом со мной. Я берусь за руль, завожу мотор и выезжаю в сторону шоссе.
– Тебе лучше? – спрашивает Роуз Голд.
Я отвечаю, что да, хотя в животе еще осталось неприятное ощущение. Но мне не хочется выдавать свою слабость. Роуз Голд играет в гляделки с Адамом, а я думаю о том, как лучше начать разговор. Может, она и не имела отношения к поджогу и к инциденту с беговой дорожкой. Но жертвой Роуз Голд себя точно выставляет. И перед Арни, и перед Мэри, и кто знает, перед кем еще. А теперь она отравила мою еду. Все зашло слишком далеко.
– Не понимаю, почему меня рвало, а у тебя все в порядке, – говорю я.
Роуз Голд пожимает плечами.
– Наверняка тюремное питание сказалось на твоем пищеварении. Может, ты все еще привыкаешь к обычной еде.
– Я вышла на свободу полтора месяца назад. И меня ни разу не рвало.
Спокойно, Пэтти, держи себя в руках.
– Действительно… – Роуз Голд умолкает. Она будто рада тому, что причина моего недомогания по-прежнему неизвестна.
Но я намерена довести этот разговор до конца. Сегодня я не позволю Роуз Голд пожимать плечами, как ни в чем не бывало, и кормить меня скользкими отговорками. Я смотрю прямо перед собой. Мы едем со скоростью под восемьдесят, хотя на этом участке нельзя набирать больше семидесяти.
Все в порядке, Пэтти. Пусть будет немного быстрее, чем положено, главное, не разгоняйся слишком сильно, а то остановят.
– Ты что-то добавила в мою еду? – спрашиваю я нарочито спокойным тоном.
Роуз Голд поворачивается ко мне, широко распахнув глаза.
– Что?
– Мы ели одно и то же. Почему у тебя все хорошо, а меня всю ночь выворачивало наизнанку?
Выражение шока, притворная невинность – мне хочется дать дочери пощечину, чтобы стереть это выражение с ее лица.
– Ты хочешь сказать, что я тебя отравила?
Она возмущена. Спидометр ползет к отметке в девяносто пять километров в час. Адам на заднем сиденье что-то лопочет.
– А как еще это объяснить?
Спокойно, Пэтти. Сохраняй полное спокойствие.
– Не знаю, мама. – Вот опять, опять она произносит слово «мама» с сарказмом. – Ты хоть понимаешь, насколько ты долбанутая, если сразу начинаешь с таких предположений? После всего, что я для тебя сделала?
Я так сильно сжимаю зубы, что у меня начинает дрожать челюсть. После всего, что она сделала для меня? Моя дочь пустила меня пожить на шесть недель. Я же отдавала ей всю себя на протяжении восемнадцати лет. Вплоть до того момента, когда она отблагодарила меня, отправив в тюрьму.
И Роуз Голд знает, что ей запрещено грубо выражаться. Спидометр доходит до отметки в сто десять километров в час. Роуз Голд повышает голос:
– С какой стати мне тебя травить?
Я спокойная озерная гладь. Я кактус в жаркий безветренный день. Рациональное мышление всегда побеждает.
– Может, ты хочешь отомстить.
Роуз Голд прищуривается и с насмешкой говорит:
– С чего, если ты ни в чем не виновата?
Ее ухмылка вдруг заслоняет для меня весь мир, она дразнит меня, как бы намекая на то, что Роуз Голд известно больше, чем мне, что она каким-то образом меня перехитрила. Какая наглость!
– Может, журналисты запудрили тебе мозги, как и всем остальным.
Я сворачиваю с шоссе, и мне приходится сбросить скорость. За поворотом уже видна парковка «Мира гаджетов».
– Всем, кроме тебя, да? – с издевкой бросает Роуз Голд. – Все вокруг свихнулись, кроме Пэтти Уоттс. У тебя всегда виноват кто-то другой. Только ты одна ни в чем не виновата.
Я почти чувствую под пальцами гладкую кожу ее шеи. Вот я сдавливаю гортань. И позвоночник изгибается, послушный моей воле… Да как она смеет? Мысли несутся с бешеной скоростью. Я не стану это терпеть.
Мы с Адамом смотрим на замерзший пруд, выискивая в парке признаки жизни. Но все животные отправились зимовать на юг. Поднимается ветер. Я застегиваю комбинезон Адама до самого подбородка. На улице зябко, погода сегодня не для прогулок по парку, но мне нужно было выбраться из дома. Мы сорок минут ехали, чтобы найти площадку, где нас никто не узнает. Никаких Мэри Стоун, Томов Беханов и Арни Диксонов, которые хотят нам навредить. Здесь вообще никого нет – парк сегодня пуст.
Я достаю Адама из коляски и сажаю к себе на колено. Можно сказать, он уже стал личностью: улыбается, когда пукает, любит жевать свои пальцы, заливает слюнями всю одежду, которую я для него стираю. Адам уже привык ко мне, ведь в последние несколько недель он намного больше времени проводил со мной, чем с Роуз Голд. По крайней мере, ему не придется уезжать в неизвестность с незнакомым человеком. А уехать нам действительно необходимо. Теперь я это понимаю. Нам обоим опасно оставаться в одном доме с его матерью.
Моя дочь натравила на меня весь город, выставляя напоказ свои обтянутые кожей кости во время пробежек по округе. Мэри и все соседи думают, что я травлю дочь. Ее коллеги уверены в том, что я над ней издеваюсь. Все это время я считала, что меня пытаются уничтожить Том, Арни или кто-то из соседей. Но дело было в том, что Роуз Голд всегда мастерски изображала жертву. Она просто купалась во внимании, пока она была больна. Сколько бесплатных игрушек и конфет она получала от медсестер! А как ее обожали жители Дэдвика. Ее чуть ли не боготворили, но она сама все испортила. А теперь хочет все вернуть.
Я пыталась снова стать заботливой мамочкой, думала, что именно это нужно моей дочери. А она пытается снова выставить меня монстром. Нет, не для того я страдала в тюрьме. Дочь хочет меня выгнать? Ладно, я уйду.
Я смотрю на Адама.
– Твоя мама в этом возрасте выглядела совсем так же, – говорю я. Те же карие глаза, тот же крошечный носик. Надеюсь, он вырастет не таким слабым, как она.
Я подбрасываю Адама и ловлю, опускаю его вниз и снова подкидываю. Он радостно хохочет, уставившись на меня широко раскрытыми любопытными глазками. Сейчас он абсолютно здоров. Но это ненадолго. В конце концов, проблемы с пищеварением у Роуз Голд начались как раз в этом возрасте. У Адама не было ни апноэ, ни пневмонии, как у нее, но за этими розовыми щечками наверняка прячется какая-нибудь опасная болезнь. Не бывает совершенно здоровых детей.
