Узнав эту информацию, я выдохнула и почувствовала неконтролируемую улыбку. За окном мелькали всё более и более знакомые пейзажи, навевавшие грусть, и я попросила отца отвезти меня по другому адресу.
Скуратов стоял передо мной с тенями под глазами и запавшими щеками, словно он не ел всё это время. И, несмотря на усталость, он по-прежнему производил на меня потрясающее впечатление. В нём таилось столько мужественности и силы, что я едва ли находила в себе силы побороть потребность дотронуться до него, вдохнуть его запах и сделать вид, что прожитых лет вовсе не было.
Моё сердце предательски замерло, пока я рассматривала злой взгляд серых глаз. Как и тогда, в ранней молодости, я видела в нём борьбу света и тьмы, добра и зла. Мне хотелось коснуться его, чтобы забрать ту боль, которая искажала его лицо, но я стояла на месте, помня, почему так жестоко поступила с ним. Ведь он в своё время не пощадил меня.
– Откуда я мог знать, что ты здесь, если ты пожелала утаить от меня, что жива, – задаёт риторический вопрос и подходит к шкафу, из которого достаёт бутылку коньяка. Наливает в гранёный бокал янтарную жидкость и проглатывает залпом.
Я кусаю губы и понимаю, что упиваюсь его страданиями. Каждой каплей из океана эмоций, что разглядела в его взгляде.
– Не думала, что тебя это заденет, - вру.
Он медленно оборачивается ко мне, держа в руках вторую порцию алкоголя. Я буквально вижу, как тепло разливается по его телу, согревая и приводя в чувство. Он стоит, опираясь на столешницу, вымотанный страхом, измотанный… любовью? Смотрит на меня и молчит, смакуя напиток на языке, а затем убирает его в сторону и приближается ко мне.
Пячусь, словно опасаюсь его, и в действительности так и есть. Сейчас, когда он взял себя в руки, я не понимаю, что за эмоции он прячет.
Богдан приблизился ко мне вплотную и поймал пальцами прядь моих волос, играя с кончиками с каким-то нездоровым интересом.
– Думала, – безапелляционно отвечает. – Встретил твою придурочную подружку. Она рассказала кое-что о нашем прошлом.
Ах, Мила, ведь подозревала, что моя импульсивная приятельница не сдержится перед тем, чтобы устроить пляски на костях Скуратова.
– И что же она рассказала? – интересуюсь, сводя брови, не понимая, о чём речь.
Он молчит некоторое время, просто изучая меня, будто за эти дни позабыл, как я выгляжу.
– Ты действительно поверила, что я не дал бы тебе денег на лечение нашего ребёнка?
Его вопрос как выстрел. Горячий, резкий, острый и очень болезненный. Я не пережила эти чувства, культивировала в себе все минувшие годы, взращивая на их почве ненависть к нему. А потому, вопреки сомнениям, ответ на его вопрос был один.
– Поверила. С чего бы мне не верить твоей матери?
Богдан трёт устало лицо, и во мне против воли загорается одна-единственная искра надежды.
– Тебе повезло, что вы с ней не были близко знакомы. – Он отходит от меня, делает глоток алкоголя, прокатывает его на языке и продолжает: – Когда я встал на скользкую дорожку, понимая, что за деньги для семьи могу расплатиться свободой или жизнью, она не возражала. Потому что ей было удобно не замечать моей деятельности, главное, чтобы вновь не пришлось идти работать. Так неужели ты думаешь, для неё имела значение жизнь внука, если она готова была пожертвовать сыном?
Мне становится дурно. Забираю со спинки кресла плед, кутаюсь в него и выхожу на веранду. Вечером прохладно и свежо. После наполненной выхлопными газами Москвы, чистота местного воздуха в первый день вызывала дурноту.
Хочется крикнуть ему: нет, так не бывает! Родители не поступают подобным образом с собственными детьми. Но я тут же вспоминаю человека, воспитывавшего меня с пелёнок. Того, кого я называла папой, кому верила и доверяла, а в ответ он ударил меня, когда я пришла просить помощи, потому что, казалось, он последний человек на земле, который способен помочь. А выяснилось, что передо мной враг, убивший мою мать и методично уничтожавший мою личность. Стиравший её и рисующий заново, так, как ему угодно.
– Можешь верить мне, можешь не верить, но я тебя никуда не отпущу, – раздаётся за моей спиной, и я оборачиваюсь, чтобы взглянуть в его глаза.
Он стоит, сжав губы, и тёмная щетина придаёт его облику опасность и хищность, того и гляди оголит клыки и зарычит.
– Ты знал, что Хмельницкий мой родной отец? – выдаю я своё тайное оружие на случай, если он решил, что со мной можно играть только по его правилам.
Брови Богдана взлетают вверх, и он начинает смеяться, будто услышал самую забавную шутку в мире.
– Не знал, – признаётся он, отсмеявшись. Из его взгляда мгновенно пропадает всё человеческое, делая его тёмным, лишённым жизни и жалости, он сжимает мой подбородок, причиняя мне лёгкую боль, не позволяя отвести глаз. – Запомни, Ульяна, я найду тебя везде, если вздумаешь умереть ещё раз, вытащу из преисподней, и ни дьявол, ни отец тебя от меня не спасёт.
Наверное, естественной реакцией на эту угрозу с моей стороны была бы злость, но она не успела во мне зародиться, как тут же потухла, словно огонёк свечи, что погасил ветер. Совсем иное чувство заставляет сердце биться быстрее. Оно течёт по моим венам и артериям густой лавой, разнося по всему телу неконтролируемое, глупое ликование.
Я победила. Не знаю, на чьём поле шла война, но я её выиграла. Если он не повинен в смерти нашего ребёнка – это меняет всё, ведь вся моя ненависть строилась на этом предположении. Но даже тогда, ослеплённая болью, я допускала мысли, что Богдан бы так не поступил, но только он мог развеять эту ложь, а я не предоставила ему подобного шанса, обрекая обоих на годы вражды.
Тяну к нему руки, провожу по плечам и замыкаю на шее. Он смотрит удивленно, не понимая перемены моего настроения, а я ощущаю жёсткие узлы его напряжённых мышц, и рисую подушечками пальцев узоры, словно хочу распутать этот комок.
– Я не планирую больше облегчать тебе жизнь, так что годы спокойствия у тебя позади.
Его губы трогает улыбка, когда Богдан разгадывает смысл моих слов. Я вижу, как ледяной айсберг в его глазах начинает таять и жёсткий взгляд серых глаз приобретает озорное выражение.
– Перед этим тебе придётся попросить прощения, – вкрадчиво объясняет он.
– За что же? – невинно интересуюсь, ощущая, как его ладони ложатся на мою поясницу.
– За эти дни.
Не отрывая от него глаз, я провожу ладонями по его груди вниз, к бляшке ремня, задерживая на ней пальцы.
– Может быть, я смогу как-то искупить вину?
– С членом во рту у тебя это получится лучше.
Эпилог
Спустя два года. Неаполь
Нависнув над детской кроваткой, я ловлю дыхание спящего сына. Он смешно складывает пухлые губки, и я тянусь к нему рукой в неконтролируемой потребности коснуться его, чтобы в очередной раз убедиться, что этот ангел настоящий. Глажу малыша по волосам, и светлый шёлк ласкает ладони, и моё материнское сердце наполняется теплом и светом.
