— Представьте себе, да. Он по-мальчишески горячился, размахивал своими изящными длинными пальцами и говорил, что пока театр в его руках, он не допустит ни одного постороннего глаза, и здесь, в его святая святых, не допустит нашествия стеклянного зверинца. Даже девочкам запрещал в театре кривляться перед «гадами», а если видел, выгонял их на улицу чтобы там щёлкались. Вот так, Пётр Александрович, а некоторых глупых маленьких девочек, ну тех, которые не поняли распоряжения руководства, так просто взял и рассчитал.
— Да, — сказал старый Кантор слегка удивлённо, — в этом деле нелегко будет разобраться. Отказался устанавливать камеры — это уже что-то неслыханное! Гаджеты — это же примета эпохи. Боюсь, нас с вами ждут необыкновенные сюрпризы. — А про себя подумал: «Однако какой оригинал этот Вадим Петрович. Его метод — это метод, просто доведённый до крайности. Спорить с современной действительностью, путь и навязанной, это всё равно, что спорить с законами природы, какими бы уродливыми они ни были. В нём чувствуется какая-то неестественность. Судя по всему, Вадим Петрович нетрадиционен во всём. Прямо-таки помесь райской птицы и венценосного орла».
— Ну их, бог с ними, с камерами-то, — вновь заговорил Пётр Александрович, — не будем облокачиваться на «гадский» глаз, как вы его называете, будем исходить из разумных оснований. Итак, Ивета Георгиевна, вспомните, пожалуйста, кто находился в буфете на момент прихода Аси Петровской и кто появился позже, но до того момента, как она упала на пол.
— Милый вы мой, вот это вопрос так вопрос! Это же кошемар!
— Давайте мы с вами будем опираться на вашу память, Ивета Георгиевна, как на чудесное явление, как на Вифлеемскую звезду, я бы сказал, — подбодрил её старый Кантор.
— Ну ладно, ладно, скажите тоже. — Заулыбалась буфетчица, явно польщённая таким сравнением. — Сначала были осветители с костюмерами, бухгалтерия, потом заходил ваш внук Платон с Сержем Романовским и двумя девочками Васильевой Женей и Ильиной Лерой. Потом…
— А кто такая эта Лера Ильина? Что за божество природы?
— О, это чудесная девчушка из кордебалета, красавица, вот только голова забита разными глупостями.
— Какими именно?
— К делу это не имеет отношения. Она вроде встречается со старым дантистом, то ли ради денег, то ли… словом, неважно. Но Лера очень милая. Да-да, я знаю, что женская внешность производит обманчивое впечатление, но она на такое не способна. Они долго ели куриную грудку с кислой капустой, хотя что там есть, Пётр Александрович, порции ведь крохотные, кот наплакал. Потом мальчики ушли, а девочки ещё оставались. Приходила Софья Павловна за минеральной водой и зажигалкой, сколько времени она пробыла здесь, сказать не могу, а перед ней ещё были балетные девчонки, несколько шумных резвых компаний. Наконец, вошла Ася в моём любимом тёмно-синем костюме из джерси, в отличном настроении, полная жизненных сил, а за ней появился наш гладкощёкий Вадим Лебешинский. Петровская взяла себе кофе, стакан воды без газа, поставила это всё на свободный столик рядом с балетными, разложила там же свои ключи, какие-то бумажки, пудреницу, телефон и пошла к раковине вымыть руки. Вскоре она вернулась и уселась на своё место, а вот Вадим Петрович ничего покупать не стал, немного покрутился и, кажется, сразу же вышел.
— А зачем же он приходил?
— Не знаю, — передёрнула плечами Вифлеемская звезда, — может быть, что-то хотел и передумал, а может, просто зашёл посмотреть, сколько народа бездельничает.
«Или покрутиться рядом с чашкой Петровской, — подумал старик. — Ох, уж нам этот Вадим Петрович! И камеры-то он невзлюбил! Ишь ты какой, всему свету нравится круглосуточный мониторинг, у всех людей только и заботы с утра до вечера, как бы себя ещё запечатлеть, а ему, видите ли, не нравится! Или Вадим Петрович заранее знал, что эти самые видеокамеры могут в один прекрасный момент кому-то помешать, и потому запретил их устанавливать? И в буфет- то за минуту до отравления Петровской он заходил, но ничего покупать не стал, и наследство-то он получил! Ну везде успевает, какой рукодельник! Вот только Петровская — это не наследница Милена Соловьёва. И в этом случае у него нет мотива, или есть? Может быть, Петровская знала что-нибудь такое, что знать не полагается?»
— Итак, технически отравить кофе Петровской могли человек пять-шесть, не более. Согласны?
— Выходит, как будто так.
— Вокруг чашки кофе Петровской одновременно крутились шесть человек, если не считать её саму.
— Вы считаете, что она сама… могла себе подсыпать отраву? — испуганно спросила женщина.
— Маловероятно, конечно, но и такую вероятность нельзя исключать.
— Бозе… Бозе… но зачем?
— Версии, фрау, могут быть самые неожиданные, но поверхностно могу предположить, что она могла это сделать для того, к примеру, чтобы привлечь к себе внимание или отвлечь внимание от другого человека или, скажем, для того, чтобы быть вычеркнутой из списка подозреваемых в отравлении Милены Соловьёвой. Говоря языком криминалистов, это отравление — её алиби. Ведь если на нее покушались, если она сама оказалась жертвой, то она автоматически перестает быть подозреваемой. Логично? Но это, скорее всего… так… впрочем, ладно, оставим нашу Петровскую в покое.
— Да, да, — быстро согласилась Ивета, — давайте оставим её в покое.
— Итак, Ася Николаевна пошла мыть руки и отсутствовала не более минуты. Стало быть, некто из шестерых и подсыпал ей яд на протяжении этой минуты. Почему бы и нет? Но, откровенно говоря, это слишком рискованно, а вдруг кто-нибудь заметит, — казалось, он говорит так, словно рассуждает сам с собой.
— А скажите мне, фрау, — он наконец обратился к женщине, — как вам кажется, если бы некто попытался что-то подсыпать в чужую чашку, то другой некто это заметил бы или нет?
— Сложно сказать, любезный Пётр Александрович, может быть да, а может и нет.
— Почему?
— Видите ли, вы, вероятнее всего, не часто посещаете места общественного питания, да ещё с публикой не старше сорока лет.
— Вы к чему это клоните?
— А к тому, что в наше время, к примеру, было не дозволено, сидя за столом, скажем, ковыряться в носу или прилюдно пользоваться зубочистками. В наше время это считалось верхом неприличия, голубчик вы мой. Сидишь, бывало, за столом с родителями, так лишний раз волосы поправить не позволялось, не то что где-нибудь поковырять. А если у тебя вдруг возникла такая потребность, так ты встань, выйди из общественного места, уединись и выковыривай себе на здоровье. А, сейчас, извольте, сейчас, да, зубочистки стоят на столе, но ведь, Бозе з ты мой, не для публичного применения. И никто таки не утруждает себя деликатностью, сейчас все зубы вычищаются прямо за столом. Так что чопорность за столом нынче отсутствует, а присутствует хаос, равно как и между столами. Люди разговаривают между собой и при этом делают такие движения руками, будто хором дирижируют. И кто же, спрошу я вас, может в этом хаосе что-нибудь заметить?
