Крайний конструктивизм
Радикальные софисты и скептики еще в Древней Греции сделали осторожный вывод из следующего наблюдения. В нашем сознании, признавали они, действительно что-то происходит, с этим не поспоришь, но какие основания у нас имеются, чтобы полагать, будто это что-то находится в какой бы то ни было связи с объективной реальностью, почему мы верим, что она вообще существует? Реалисты и умеренные конструктивисты утверждают, что критерий истины состоит в соответствии между знанием и его объектом. При этом они упускают самоочевидный факт: у нас нет, никогда не было и не будет доступа к каким бы то ни было объектам помимо содержания нашего собственного сознания. Когда мы заявляем о соответствии между знанием и объектом, мы по сути утверждаем соответствие между одним феноменом сознания и другим (ведь объект тоже дан нам лишь как представление, как внутренняя идея).
В «Лекциях по логике» Иммануил Кант пишет:
«Мое познание, дабы считаться истинным, должно соответствовать своему объекту. Однако я способен сравнить объект с результатом своего познания только путём познания. Следовательно, моё познание должно подтверждать самое себя, что, конечно, далеко от того, что требуется для истины. Коль скоро объект вне меня, познание внутри меня, все, по поводу чего я могу вынести суждение, – это соответствует ли моё знание объекта моему знанию объекта».
Действительно, в суждении, оцениваемом как истинное или ложное, связь устанавливается не между объектом и идеей, а между идеей и идеей, то есть принципиально явлениями одного порядка. Другими словами, еще раз перефразируя Канта, ум способен создать лишь отражения своих собственных объектов, но не реальных вещей, то есть вещи, какими они могли бы быть сами по себе, не могут быть познаны через эти отражения и представления.
Древнегреческие софисты и скептики сделали первый крупный вклад в развитие данной концепции, а современное ее состояние оформлено И. Кантом и Ф. Ницше, после творчества которых ничего принципиального по этому поводу уже не было произнесено, в том числе в философии постмодернизма. В рамках крайнего конструктивизма истина в ее классическом понимании субъект-объектного соответствия представляется совершенно невозможной, древней иллюзией и заблуждением, ибо никакого доступа к «реальности как она есть сама по себе» у нас быть не может. Но возможны ли другие понимания истины?
Феноменологический конструктивизм
Аргументация крайнего конструктивизма непробиваема, и ныне это понятно с еще большей отчетливостью, чем в XIX в. или тем более в Древнем мире. Хотя многие все еще ведут с ним обреченную борьбу, в основном из консерватизма и упрямства, в битве толкований истины мы имеем явного победителя. Истина как субъект-объектное соответствие, даже в смысле умеренного конструктивизма, является самопротиворечивым анахронизмом, наподобие веры в то, что Земля плоская и покоится на спинах трех китов.
И все-таки победа эта не радует нашего сердца, ибо крайний конструктивизм, разрушая классические концепции истины, не нашел для них вполне удовлетворительной замены. Порой он оставляет нас с еще большими вопросами и проблемами, чем были до этого. В особенности это неизбежно в тех ситуациях, когда крайние конструктивисты (радикальные скептики и софисты Древнего мира, а также мыслители постмодерна) отрицают всякую истину и всякие критерии достоверности вообще как невозможные.
При этом, однако, в душевной простоте упускается, что таковое отрицание имеет смысл лишь в том случае, если мы считаем его более достоверным, чем его противоположность. Позиция, отрицающая истину как таковую, отрицает и саму себя, замыкаясь в порочный круг. Более того, она лишает основания практику своего собственного существования, ибо делает всякое жизненное решение, всякое предпочтение одного другому совершенно беспочвенным и произвольным.
Первые значимые шаги в направлении создания нового понимания истины были сделаны Кантом и Ницше, а затем продолжены Гуссерлем и Хайдеггером. В одной из своих ранних статей я позволил себе назвать эту еще оформляющуюся и зарождающуюся концепцию феноменологическим конструктивизмом. Ее основой представляется различие между явлением и феноменом. Явление есть элемент опыта, знание, которое в той или иной степени должно отражать «объект», «вещь в себе», реальность как таковую. Именно так наш опыт воспринимали всегда и воспринимают поныне – как путь к чему-то «вне», как репрезентацию чего-то, пускай даже несовершенную. Феномен, напротив, есть опыт, знание, увиденные не как отражение чего-то, а сами по себе, как самостоятельные объекты, не уходящие корнями ни в какие потусторонние «истинные» реальности.
Сосредоточьте свое внимание на любом материальном предмете, допустим, на лежащей на столе книге. Классические теории учат, что воспринимаемая нами книга есть явление – искаженный, ограниченный образ чего-то истинного, существующего вне нас и независимо от нас. Наше чувственное восприятие этого предмета и наши умственные измышления представляют собой попытку эту истинную реальность ухватить хотя бы в основных чертах. К сожалению, эта интуитивная и столь близкая нашему духу вера в связь явления и «вещи самой по себе» не имеет под собой ни малейших оснований. Феноменологический конструктивизм призывает устранить это мешающее двойное дно, призрак «реальности», будто бы маячащий за спиной каждого предмета. Понятие истины должно быть основано не на мираже, не на невидимом и до конца непостижимом слое действительности за пределами нашего опыта, которому он должен соответствовать, а на самом этом опыте – то есть на феномене.
Первичной истиной тогда является сам этот феномен, его открытость, все, разворачивающееся перед нами в феноменальном поле, а критерием истины будет не соответствие знания объекту, а соответствие феномена феномену, в конечном счете знания знанию, о чем и писал два столетия назад Кант, не посмевший дальше пойти по проложенной им же тропинке. Истина есть все непосредственно явленное в сфере нашего опыта, хотя его роль и смысл могут быть некорректно интерпретированы (как, к примеру, при обманах зрения). Вторично истинными могут быть сложные идеи, имеющие характер вывода, допущения и обобщения и являющиеся всегда гипотетическими – феномены второго уровня.
Их возможность коренится в способности ума агрегировать первичные феномены и, устанавливая между ними связи, в том числе причинно-следственные, формулировать знание, выходящее за пределы непосредственных очевидностей. Поскольку такое знание способно подтверждаться или опровергаться самим упорядоченным ходом вещей, оно смеет претендовать на отражение феноменального поля. Критерий, опора на который позволяет подкрепить умозаключение либо поставить его под сомнение, есть проверка его согласования с уже почитаемыми истинными (и показывающими себя таковыми) связями внутри феноменального поля в момент познания.
Допустим, мы пережили яркую галлюцинацию, заставившую нас совершенно поверить в ее реальность. Но вот она закончилась, и окружающие убеждают нас, что ничего подобного не происходило. Очевидность только что увиденного встает здесь против множества других очевидностей и доводов. Оценивая ситуацию и прислушиваясь к авторитету обстоятельств, подкреплённых былым опытом, мы не отрицаем реальности пережитого, ибо оно всегда истинно. Однако мы классифицируем его как галлюцинацию, то есть иначе трактуем роль и смысл, чтобы пережитое нашло себе корректное место в структуре феноменального поля. Критерий истины есть, таким образом, мера непротиворечивого соответствия каждого нового элемента знания остальным элементам опыта, и чем меньшей степенью внутренней противоречивости обладает наша картина мира, тем достовернее и надежнее она.
