Со времен римского театра выступающие, а в особенности шарлатаны, подсаживают в аудиторию людей, которые им рукоплещут и изображают восторг. Так они заражают остальную публику, рассылают во все стороны сигналы одобрения, искажая их восприятие в сторону повышенной симпатии. Наконец, каждому знаком феномен закадрового смеха, который во всех экспериментах заставляет воспринимать информацию как более смешную. Немало людей называли смех, наложенный на аудиодорожки в комедиях и юмористических шоу, безвкусным и отвратительным. Однако цифры неумолимы – он прекрасно работает, особенно для низкокачественного и среднего материала. Мы слышим, как другие смеются и веселятся, и наша душа охотно поддается эмоциональному заражению.
Когда мы отдаемся потоку и плывем по течению, оно может не только склонить нас к специфическим идеям, покупкам или ракурсу восприятия, но и вынести на очень мрачные берега. Не зря эксперименты Соломона Аша, Стэнли Милгрэма, Филипа Зимбардо и прочих корифеев социальной психологии отталкивались именно от загадки нацизма. В своей знаковой книге «Банальность зла» Ханна Арендт показала, что величайшие преступления человечества чаще всего совершаются не байроническими исчадиями ада и люциферами с черными сердцами. Нет, их совершают обычные, а некогда даже высокоморальные люди, которые просто шажочек за шажочком подчинились общим веяниям, с одной стороны, и авторитету некоторых фигур – с другой.
Главнейшее лицо, ответственное за массовое уничтожение евреев, Адольф Эйхман, если его переодеть, наверняка показался бы вам очень славным, пусть и посредственным парнем. Он был хорошим другом, семейным человеком и душой компании. За всю жизнь он лично не убил ни одного человека. Вообще не любил насилия и производил впечатление спокойного, очень «положительного» индивида. Правда, Эйхман был довольно глуп и легко поддавался влияниям, в чем и состоит центральный тезис книги Арендт. Там не было ни злого гения, ни одержимого жаждой крови маньяка, которого нам рисует живое воображение – скорее то был ограниченный массовый человек, чиновник, делающий порученную ему работу. Если бы ему поручили спасать, а не казнить, он делал бы это с не меньшим рвением.
То же произошло с миллионами других людей, например с немецкими полицейскими 20-х годов прошлого века. Для всей Европы они были образцами чести, нравственности и безукоризненного выполнения долга, но не так уж много понадобилось, чтобы эти мужчины старой закалки превратились в нечто совсем гадкое и начали расстреливать и закапывать беременных женщин. Парадоксально, но их постепенное согласие делать все более аморальные вещи диктовалось соображениями «высокой морали и совести». Они просто не могли позволить себе просить увольнения, оставляя всю эту грязную и мерзкую работу сослуживцам, и брали грех на душу ради Отечества и товарищеской солидарности, принося некую высшую жертву.
Одним словом, зло банально, причем банально до тошноты и скуки. Основная масса так называемых чудовищ, от чиновников до непосредственных исполнителей, были не изрытыми червями пороков демонами, а обычными бесхребетными и глуповатыми homo sapiens, которые медленно, но неуклонно подчинились ложным авторитетам, анонимному большинству и историческому потоку. В чем же источник этой роковой силы, которая заставляет человека смеяться, совершать покупки, но также толкает на самые зверские злодеяния?
Эволюционные причины и механизм подчинения группе
Окружающий мир столь велик, изменчив и сложен, что природа не способна заблаговременно вместить в нас адекватные ему поведенческие и информационные шаблоны. Попыток это сделать тем не менее она не оставляет, и многие организмы, от рыб и ракообразных до насекомых и даже млекопитающих, рождаются, заранее зная и умея почти все, что им понадобится в будущем. Их нервные системы просто не обладают достаточными вычислительными мощностями для развитого обучения, а продолжительность жизни для этого слишком коротка, потому они вынуждены полагаться на эволюционное наследство.
Изъяном подобной стратегии является очень бедный арсенал возможностей и неэффективная адаптация к переменам окружающей среды и новым экологическим нишам у отдельных особей. Самые развитые виды живых существ живут значительно дольше и процессоры имеют бо́льшие и быстрые, а потому, напротив, делают ставку как раз на индивидуальное обучение, снижая долю и строгость инстинктивных программ. Человекообразные обезьяны и мы, homo sapiens, рождаемся с довольно скромным набором предустановленных в нас ценностей, знаний и навыков. Даже те, что есть, обладают высокой пластичностью и нуждаются в прижизненном формировании и наполнении.
Откуда же появившемуся на свет смышленому существу черпать отсутствующие сведения о мире и том, как в нем себя вести? Каждый раз всему учиться самостоятельно и изобретать заново чрезвычайно опасно – да и просто не получится. Мы вынуждены положиться на опыт тех, кто вокруг нас, копировать их поступки, идеи и привычки. Они просуществовали куда дольше, чем мы, и нашли хоть какие-то решения для проблем, стоящих и перед нами.
Готовность к подражанию групповому поведению, готовность плыть по течению миллионы лет являлась преимуществом в отборе. Тот, кто отказывался подражать, кто ел красивые, но ядовитые ягоды, которых избегали остальные, не убегал, когда убегали прочие, не шел за едой туда, куда шли другие, играл у обрывов и змеиных нор, просто умирал, как и его свободолюбивые гены. Когда мы выбираем, как себя вести, главный источник принимаемых нами решений – это поведение других людей, как тех, что жили до нас, так и тех, кто вокруг нас сейчас.
Этот механизм позволяет перенимать важный социальный опыт, обходить стороной невидимые нам волчьи ямы и не тратить время на решение проблем, к которым уже нашли подход другие. Подражание и подчинение представляют собой столь мощные инстинкты еще и потому, что без них невозможно развитие и безопасность потомства. Как и все полезное, впрочем, инстинктивное подражание способно давать сбой. Слепому копированию нередко подвергаются регрессивные формы поведения, бесполезные или откровенно губительные привычки и жизненные выборы.
Одновременно с общей информацией о мире усвоению подлежат нормы и статусная структура группы. Это дает возможность как избежать в ней проблем и наказаний, так и получить шанс подняться повыше. Мы понимаем, что правильно и допустимо, смотря по тому, что считают правильным и допустимым остальные. Как вести себя за ужином? Как здороваться и прощаться, что можно говорить, а что нельзя, как прилично сидеть, стоять?
Отказ или неумение вписаться в социальные нормы представляет угрозу для тех, кто в этом социуме существует. Бо́льшую часть истории человечества даже малая оплошность здесь могла легко привести к немедленной смерти. Не так посмотрел на египетского фараона или, наоборот, посмел посмотреть на китайского императора выше уровня стоп? Казнь на месте! А ведь помимо траектории бросаемых взглядов всегда имелись сотни других мизансцен и нюансов, так что если не проявлять осторожность, быть беде.
Многие нормы обладают высокой содержательной подвижностью, и достаточно правильно сконструировать сигнал, чтобы люди начали вести себя в новой манере. Социальные психологи прошлого века любили проводить эксперименты вроде следующего. Они расстилали коврики на одной из центральных улиц города и усаживались пить чай. Рядом обустраивалось несколько свободных мест, и специально нанятая девушка разливала чай по чашечкам и подавала разнообразные десерты. Казалось бы, сцена весьма нелепая, да и места выбирались такие, где подобные смелые мероприятия были чем-то из ряда вон выходящим. Довольно скоро, однако, коврики оказывались заняты прохожими, которые подходили, выбирали место на тротуаре и также выражали желание выпить чая. Эксперименты приходилось в течение часа или двух сворачивать, потому что масштабы выходили из-под контроля, и это начинало затруднять движение.
