Осмеливаясь быть честнее, мы, бывает, терпим то, что кажется убытками. Мы не получаем того, что нам будто бы нужно, или утрачиваем то, что берегли. В ретроспективе, впрочем, оказывается, что по большей части убытки эти – исчезновение опухолей и чужеродных наростов на теле нашего «Я». Отделение их болезненно, как всякая хирургическая операция, но приносит затем огромное облегчение и спасает жизнь. Те же утраты, что вполне реальны, все равно меньше, и случаются они куда реже, чем когда мы идем на сделки с тем, что считаем правильным и шаг за шагом отклоняемся от своего пути. В этом последнем случае мы предаем себя, совершая тягчайший грех, на природе которого следует остановиться подробнее.
Стокгольмский синдром
Современные представления об устройстве ада в значительной мере сложились под влиянием образности, созданной Данте Алигьери в его бессмертной «Божественной комедии». Размышляя над сущностью зла, он отталкивался от понимания, что людские преступления не равнозначны по своей тяжести и обладают множеством градаций, формируя своеобразную иерархию порочности и зловредности. Поскольку справедливость требует, чтобы проступок и наказание были соразмерны, поэт разделил Преисподнюю на девять кругов. В девятый круг ада, в его самое сердце и прямиком в гости к Люциферу он поместил не душегубов и не еретиков – там оказались предатели: Иуда, Брут, Кассий и все те, что рангом поменьше.
Выбор Данте никоим образом не был случаен, в нем ухвачена сущностная истина. Предательство – как может засвидетельствовать каждый из нас – действительно стоит особняком среди людских прегрешений и вызывает особое возмущение и брезгливость. В истории и мифологии мы находим сполна воспеваемых и одобряемых случаев убийства, насилия, кражи, обмана, распутства, чрезмерности и чего бы то ни было еще. Актам же предательства никогда не достается возвышенного лоска. Отвращение это, что любопытно, не находится в непосредственной связи с пагубными последствиями и остается таковым даже тогда, когда никакого действительного урона обманутая сторона, в сущности, и не понесла. Дело здесь, я полагаю, в том, что предательство не есть некий высший вид злокозненности; это просто единственное подлинно аморальное явление, корнями в которое уходят все прочие.
По своей природе предательство представляет собой нарушение нами своего долга, отречение от собственных обязательств. Главный же долг человека есть всегда его долг перед самим собой. Утверждение это, однако, вовсе не является реверансом личному эгоизму. Дело в том, что приведение нами собственной жизни в порядок и ее здоровое развитие не есть только лишь в наших высших интересах – это в интересах всего общества и тех, кто вокруг нас. Лишь сильные и заботящиеся о себе люди способны менять этот мир к лучшему и лишь в них это желание может подлинно зародиться. Те же, кто пренебрегает обязательствами перед собой, опасны для окружающих не менее, чем для самих себя. Отдаваясь во власть подтачивающим их регрессу и энтропии, они подвергают свою личность порче, которая поселяет внутри озлобленность, ожесточение, инертность, отупляет и ослабляет. Скверна внутренних прегрешений неизбежно воплощается затем в поступках, становясь прегрешениями внешними, обильно сочась во внешний мир и отравляя все, до чего она касается, передавая эстафету деградации дальше.
Прежде чем стать предателями других, мы, таким образом, почти что всегда сперва многократно предаем самих себя. Описанная здесь ситуация ни в коей мере не является фигурой речи, а есть настолько точное описание положения дел, насколько это представляется возможным. Являясь вместилищем разнородных и разнонаправленных сил, человек отдает предпочтение тем, которые обеспечивают ему гомеостаз или толкают вниз, тем самым предавая конструктивные потенции собственного существа. По физическим законам как мира внешнего, так и внутреннего движение вниз, бездействие и разрушение всегда даются значительно легче движения вверх – им не требуется преодолевать гравитацию.
Проще потреблять, нежели создавать. Проще жертвовать будущим ради настоящего, нежели настоящим ради будущего. Проще немедленно удовлетворять свои желания, а не откладывать гратификацию. Проще повторять раз за разом уже известное, следовать проторенными путями, а не осваивать новое. Проще давать волю раздражению, барахтаться в тоске, разочаровании и находить себе оправдания, нежели научиться контролировать собственное сознание и методично менять жизнь к лучшему. Проще черпать наслаждение в иллюзиях (ибо они возводятся без труда) и садистском применении своей силы, а не создавать действительные основания для радости.
Регрессивные силы и формы поведения кажутся узкому мышлению средством избавления от бремени бытия, от присущего жизни страдания, так как каждое мгновение отказа от конструктивного усилия спасает нас от напряжения. Тем не менее всякая маленькая экономия, достигаемая подобным путем, берется в кредит у будущего с грабительскими процентами. Сберегая с каждым днем понемногу в счет дня завтрашнего, с течением времени мы оказываемся все глубже в долговой яме, спускаемся ниже и ниже. Место, в котором мы тогда обнаруживаем себя, есть место дурное – лучи солнца редко туда пробиваются, там холодно, мрачно и пусто, воздух сырой и нездоровый, потому и люди, живущие в этих измерениях, столь малопривлекательны.
В отношении к самому себе есть лишь один универсальный моральный принцип – не вступать в добровольной слепоте в союз с регрессивными силами собственного существа. Аморально лишь предательство своих конструктивных инстинктов и только поступок, являющийся результатом такового предательства себя, есть поступок аморальный. Предложенный подход к трактовке этической ценности действия можно назвать генетическим, ибо в нем моральный смысл деяния ставится в зависимость от лежащих в его основании движущих сил. Грубо резюмировать генетическое ви́дение критерия моральной ценности можно словами: «Хорош поступок, имеющий хорошую мотивационную основу».
В этом он противоположен консеквенциализму – определению этической ценности действия по последствиям: «Хорош поступок, который имеет хорошие результаты». Консеквенциализм тяготеет к точке зрения, что если наши решения имеют благие результаты, то они моральны. Напротив, поступки, приносящие дурные плоды и оканчивающиеся неудачей, имеют отрицательную ценность. Позиция эта проблематична, так как предлагает судить о действии задним числом, постфактум. Сама по себе, изолированно, она не дает никакого руководства в ситуации выбора, загоняя нас в некую временну́ю петлю, где мы должны решить, стоит ли поступать так или иначе, на основании знания последствий – или хотя бы своего прогноза по ним.
Кроме того, она пребывает в разладе со здравым смыслом и фундаментальными моральными интуициями человека. Всякому воображение может предложить сотни ситуаций, где дурные поступки могут иметь благой результат, не становясь от этого менее дурными. Когда наша глупость и испорченность вдруг по воле случая сыграли нам на руку, ответственность за это принадлежит фортуне и здесь нечего ставить себе в заслугу. С другой стороны, самые взвешенные решения и благие мотивы порой наталкиваются на сопротивление действительности и оборачиваются негативными последствиями. Но в том, чтобы потерпеть неудачу, нет ничего дурного, ибо ответственность за исход поступка принадлежит нам лишь частично.
