У больницы Миронова встретил оперативник Александр, который и объяснил ситуацию более подробно. Несколько часов назад в больницу пришла женщина, которая стала утверждать, что приходится матерью этому мальчику, но — спасибо бдительным дежурным! — она не смогла попасть к ребенку раньше, чем на место прибыл следователь.
Когда МВД с оперативником поднялись на этаж, она сидела возле палаты.
Вела себя женщина достаточно спокойно и рассудительно. Только вот выглядела довольно неопрятно. Одежда висела на ней, как на тонких прутьях вешалки, сутулые плечи сигнализировали о подавленности и неуверенности, спутанные, местами поседевшие волосы и красные глаза — о том, что она давно не следит за собой, а мешки под глазами намекали на бессонницу.
— Добрый вечер! — МВД постарался разрушить любые возможные барьеры между ним и этой женщиной, доверительно сев вплотную к ней на скамью. — Меня зовут Виктор Демьянович Миронов. Я следователь. Как вас зовут?
— Ирина, — нервно выпалила она, всей грудью подавшись вперед, как бы говоря: «Это я… Объясните же что-нибудь!»
— Скажите мне, Ирина, вы действительно думаете, что этот мальчик ваш сын?
— Да.
Миронов обернулся и посмотрел на Александра таким жалобным взглядом, словно бы просил: «Умоляю, скажи, что она сумасшедшая или это совпадение!» Оперативнику даже стало неудобно, будто он был в чем-то виноват.
Но что же тут такого? Нашлась мать — это же хорошо! Конечно, для мальчика такой поворот событий наилучший, но не для следствия. Теперь к делу подключалось море дополнений и новых обстоятельств. Нужно было доказать, что она действительно мать этого ребенка, проверить ее психическое состояние, найти доказательства, провести допросы и экспертизы. Но самое главное — вдребезги разбивалась любая теория, которая выковывалась в течение времени со дня возбуждения уголовного дела. У мальчика есть мать, а значит, детские дома и приюты к этому делу не причастны, значит, попытка убийства мальчика, вероятно, не имеет никакого отношения к тем найденным в очистных сооружениях телам. Это означало вероятную виновность самих родителей в пропаже сына. И это пронеслось в голове следователя еще до того, как он допросил женщину. А сколько новых фактов могло открыться после подробной беседы — можно было только представить… И вроде в глубине души Миронов очень хотел, чтобы эта женщина действительно оказалась матерью мальчика, ведь такой исход намного лучше, но дело опять начинало идти наперекосяк.
А как же тогда быть со всеми этими совпадениями? Одинаковая одежда на трупах и на выжившем, рассказ мальчика из детского дома — он, кажется, говорил о том, что найденный паренек был у них и говорил о маме, — сны Миронова и обрывочные воспоминания ребенка, звонок от неизвестной… — все это нужно было снова связывать во что-то новое и безупречное.
Виктор Демьянович тяжело вздохнул и повернулся к Ирине.
— Как вы можете доказать то, что нам говорите?
— Да как же! — залепетала женщина и начала рыться в сумочке. — Вот его свидетельство о рождении, вот куча документов, вот фотографии — их немного, но все же. — И она вывалила все это богатство перед следователем, чей взгляд тускнел с каждым новым словом этой женщины.
— И вы готовы пройти тест ДНК? — припугнул он женщину.
— А он ничего не покажет, — медленно промолвила она.
— Как это так? Если вы его мать… — но Миронов не успел договорить.
— Да, я его мать. Но Вадик усыновленный. Биологически он не мой ребенок, — выдавила она и, отвернувшись, тихо заплакала.
МВД выругался про себя и начал медленно перебирать фотографии. Без сомнения, на них был запечатлен именно этот мальчик.
По прошествии более двух месяцев
На дворе стояла зеленая и свежая весна. Деревья обросли необъятными шапками листвы, на дороги выбралось огромное количество неуравновешенных водителей, типовые жилые районы распахнули свои окна навстречу весеннему бризу, солнце светило, но не особо грело, хотя на улицу и можно было спокойно выйти в легком пальто или пиджаке. Обычная весна средней полосы. Не тепло и не холодно.
Дело же, в целом, встало намертво. Мальчика выписали и отправили вместе с приемной мамой в его новый, а вернее, в давно забытый старый дом. Дело обстояло так: этот паренек был усыновлен, когда ему было четыре, а год назад он пропал, и как это произошло, теперь уже не узнает никто. Просто пропал, а нашелся спустя год в другом городе, в другой области, где и не был-то никогда раньше. Поэтому домой он вернулся в свой город, что также затрудняло следствие, поскольку при необходимости Миронову нужно было либо мотаться в другую область, либо звонить по телефону, а между тем всем понятно, что личный разговор в профессии следователя решает если не все, то многое. Если вспомнить события теперь уже почти трехмесячной давности, то возникает вопрос: почему мальчик не помнил своих родителей? Вроде бы ответ очевиден, ведь первые три года становления психики и характера мальчик провел без родителей. Почему же он тогда выбрал себе имя Павел? Все просто: так звали его отчима, которого уже два года как не было на этом свете. Миронов долго размышлял, как же все могло так получиться, и пришел к одному возможному выводу. После смерти отчима отношения в семье не заладились, а возможно, дело было и в органах опеки, поэтому некоторое время спустя мальчик, как и многие подростки, попытался сбежать из дома и пропал на год. Что происходило с ним за это время? Где он был? И как его занесло в соседний город? Ответить на эти вопросы можно было, лишь раскрыв дело, и то вряд ли. Виктор Демьянович прикладывал все возможные усилия, однако это казалось абсолютно невозможным.
В первый месяц следователь все-таки смог инициировать массовую спецоперацию по поимке предполагаемого убийцы. В течение некоторого времени ее даже негласно называли «операция „Лесополоса“». По улицам днем и вечером разъезжали автомобили полиции, все участковые получили примерную ориентировку преступника, под которую, к слову, попадал каждый третий житель города, родителям настойчиво рекомендовали встречать своих детей из школы, водить на кружки и не отпускать гулять после наступления темноты — что многие и так начали делать после выпусков теленовостей о найденном мальчике. Однако надолго это растянуться не могло, поэтому за неимением дополнительных улик и оснований все эти мероприятия были свернуты до появления более веских причин к действиям.
Разговоры с оставшимися интернатами ничего не дали, слежка за ними велась около месяца, и, честно говоря, она не была санкционирована ни одним из начальников, поэтому проводилась на добровольных началах самого МВД, Арсения и неравнодушных оперативников Сергея и Александра. Этот месяц не дал абсолютно ничего. Детский дом № 3 был образцово-показательным казенным учреждением. Во всяком случае, не было ни одного доказательства обратного. Ну а у мальчика, который рассказывал жуткие истории ночью у приютского забора, видимо, просто хорошая фантазия. К слову, с ним тоже все было в порядке — Миронов и это проверял. Трупы к очистным сооружениям больше не прибивало. В городе стояла абсолютная гробовая тишина. Кто бы ни совершал эти злодеяния, он либо умер, либо сел в тюрьму, либо затих, либо переехал в другое место. Ну, или, что тоже вероятно, научился скрывать улики более искусно. Однако сны продолжали сниться с завидным постоянством — и это не давало покоя Миронову. Он понимал: что-то в этом деле не закончено. Был же еще второй мальчик. Ведь был… Или нет?
