Первые эмоции удовольствия прошлись судорогой по нашим телам, и Бэрри впервые двинулась обратно сама, перенимая инициативу:
— Да, — прошептала.
— Не слышу, — и я толкнул ее снова на кровать. — Станешь моей?
— Да! — вскричала Бэрри, и я впился своими губами в ее, запечатывая договор.
Ведьма отвечала жарко, расплачиваясь за согласие с полной отдачей, и наша ночь, наконец, наполнилась правильными звуками — влажными шлепками, стоном удовольствия и лихорадочным дыханием обоих. Ее «да» было настоящим, а непорочная девочка оказалась такой же и в душе, полностью доверяясь злобной циничной твари в моем лице. Только я уже знал, что эта тварь будет скулить в ее ногах, обещая что угодно…
… Потому что я тоже сказал «да».
30
Я не знала, что это было…
Потерялась в нем безвозвратно, подчиняясь. Где-то в реальности я уже знала, что натворила что-то непоправимое. Инквизитору нельзя говорить «да», когда отдаешь себя всю, но я не смогла по-другому. И он — тоже.
С ним было не стыдно, а потом стало и не больно. О чем еще ведьме мечтать? Только о том, чтобы огонь не жег, принял как свою и стал частью. В наших домах нет огня… А теперь огонь есть во мне. И он творит там то, от чего краснеют щеки. Крадет воздух и подсовывает вместо него эйфорию, и та бьется внутри, заставляя развратно выгибаться, подставляя самое сокровенное чужим губам и взгляду, и нагло врет, что теперь это все — мое.
А я верю… и доверчиво дрожу от первого в жизни удовлетворения с мужчиной.
По телу гуляла сладкая истома, низ живота тянуло, но терпимо. Инквизитор оказался идеальным первым мужчиной, и хотелось забыть обо всем остальном хотя бы на сегодня.
— Бэрри… — От горячего шепота на ухо меня едва снова не скрутило, даже ноги сжались.
— Прекрати, — простонала я.
— Я только начал, — усмехнулся и подхватил на руки. — Пошли.
Иллюзия тоже была идеальна. Вернон внес меня в ванную и залез со мной в душ.
— Ты как? — притянул к себе спиной.
— Хорошо… — я обернулась… и изумленно уставилась на его грудь, где красовалась такая же печать, как и у меня. А он оплел меня руками и прижал к себе. — Тебя тоже жгло?
— Иногда…
— Чего не сделаешь ради благой цели? — усмехнулась, ворочаясь в его объятьях.
— Еще бы, — вжал меня в стенку, — ради такой сексуальной ведьмы я на многое готов.
— Перестань! — зарычала.
— Перестать что? — не остался он в долгу. — Говорить не то, что ты хочешь слышать? Или не то, что тебя научили слышать? — Вернон собрал мои запястья и припечатал над головой, вынуждая встать на носочки и выгнуться. Вода лилась по нашим телам, приглушая учащенное дыхание и хоть немного напоминая, что мы — не на поле боя. Хотя Вернон оказался хорош на любом поле. — Вас учат с рождения, что вы и мы — враги, что ничего хорошего друг от друга нам не светит, но все это — вранье. Вы созданы для нас. Я звал тебя, и ты меня сразу почувствовала, когда увидел тебя в клубе, потому что ты — моя совершенная деталь с идеально совпадающими гранями.
Я хватала воздух ртом и часто смаргивала, потому что смотреть в его горящие гневом глаза было невозможно.
— Почему ты не сказал? — хрипло выдавила я.
— Правда? — усмехнулся. — И ты бы поверила?
Нет. Я и сейчас не была уверена, что верю, только не хотела больше портить этот вечер. Но у меня получалось плохо:
— Женский халат? — вздернула брови, когда мне на плечи лег мягкий махровый халат мятного цвета.
— Он новый, Бэрри, — недовольно зарычал инквизитор и куснул меня за шею. — Я же знал, что ты придешь…
Ничего не оставалось, кроме как прятать изумление за недоверчивой усмешкой. Когда мы оказались в кухне, я попыталась сесть на барный стул, но не тут то было. Вернон обернулся на мое шипение и тут же оказался рядом:
— Больно? — подхватил на руки.
— Щиплет просто, — поморщилась я.
Он уложил на диван в гостиной:
— Сейчас, — и вскоре вернулся с блестящим тубусом с какой-то мазью. — Раздвигай ножки.
— Не н-надо, — сжалась в комок и протестующе попятилась. — Я сама!
— И как ты сама там что-то увидишь? — нахмурился он, а в моих фантазиях так некстати ожила его угроза про стол и колышки. — Раздвигай, я сказал.
Пришлось пофыркать, закатить глаза, но подчиниться. А потом закусить до боли губы и запрокинуть голову, чтобы хотя бы попытаться спрятать горящие щеки, когда пальцы инквизитора осторожно и, черт возьми, совершенно не целомудренно заскользили между ног.
— Ты вся — моя, — наклонился он к уху. — Привыкай.
— Расскажи, — дернулась я, смущенно сжимая ноги, стоило ему убрать руку. — О том, что ты в душе говорил. Откуда такая теория?
— Это не теория, — подал он мне руку, но подняться не дал, подпихивая подушку под спину. — Лежи.
Вскоре передо мной на столике был накрыт романтический ужин со всеми атрибутами. Свечи в каменных подставках пахли фиалками.
— Я начну сейчас думать, что ты мне снишься, Вернон, — посмотрела в его глаза, когда он подал мне чашку с пряным чаем и молоком. — Слишком идеальный…
— Иди ко мне, — и он сел рядом на диван.
Я попалась. Влипла всеми лапами, как муха в мед. Потому что зажмурилась от удовольствия, вдыхая его запах и прижимаясь к груди. Моя идеальная ночь все никак не желала заканчиваться — потрескивала фитильками свечей, пахла корицей и кардамоном, хрустела на зубах карамельным сахаром с редкими вкраплениями черного перца. И окутывала таким надежным теплом, что хотелось плакать. Почему-то только сейчас я поняла, как устала, когда появилось, кому эту усталость доверить.
— Ты же помнишь сказку про ведьму и инквизитора?
— Ведьма отдала инквизитору сердце, — вздохнула я. — А оно вспыхнуло в его руках — так инквизиторы получили власть над ведьмами.
— Так вот это все бред… Ведьма отдала сердце взамен на такое же, только его собственное. Если бы он сжег ее сердце, оно бы сгорело вместе с ним.
Он сплел наши пальцы и сквозь них заструились языки света и пламени, сплелись друг с другом и рассыпались красивыми искрами мне на халат.
31
— Я тебе не верю, — улыбнулась.
— Я знаю… — и он коснулся губами виска так, что я едва не зажмурилась снова.
Подняла глаза и наткнулась взглядом на печать на его груди. Оказалось, что все это время она состояла из трех лепестков, один из которых перестал отливать золотом, будто остыл.
— Что с печатью? — насторожилась я. Нехорошее предчувствие шевельнулось в груди, а пальцы в его ладони взмокли.
