М. ПЕШКОВА: Итак, герой попадает в состояние инсульта. У него, получается, отсутствует личная память и присутствует то, что называется, память общественная. Как он себя ведет? Как он на всё реагирует?
Е. КОСТЮКОВИЧ: Понимаете, этот герой, ему в тот момент 59 лет. Он понимает, что он прожил большой кусок жизни, основной кусок жизни. Встречаясь с какими-то людьми, читая какие-то книги, слушая музыку, потому что он меломан, участвуя в каких-то действиях, как потом оказывается, что он себя замечательно проявил, будучи еще мальчишкой во время Второй мировой войны, но он этого не знает. Ему, конечно, жутко дискомфортно. То есть, просто невыносимо. И он должен обязательно восстановить свою жизнь, а непонятно, как это сделать. Этого никто не может за него сделать. Он может только прожить ее, как бы должен прожить ее сам. Такой возможности нет. Но можно прочитать все детские книги, детские письма, тетради, письма знакомых, можно постараться попасть в ту самую обстановку. И Марсель Пруст, если Вы помните, создал такой детский мир, куда его герой Марсель возвращается памятью для того, чтобы наладить внутренний баланс собственной личности в собственном эго. А этот герой, это родовое имение, если угодно, он из состоятельной семьи, но, в общем-то, это деревня. Он приезжает туда и некоторые старые крестьяне — это те самые, с которыми он еще в детстве был знаком, играли вместе, вместе лазили на огромную гору, ту самую, которая потом будет сценой для диких, страшных и героических событий партизанского периода. Война в Италии была партизанской войной, она была очень страшная иногда. Лазили они на эту гору, а потом оказывается, что на чердаке этого дома лежат все его детские тетради, книжки, комиксы, ящики с какими-то игрушками, со всем тем, из чего состоит та самая память, к которой мы возвращаемся очень редко. Но, может быть, живя подальше, приближаясь к старости, человек легче и ярче вспоминает для себя вот эти самые моменты, эту материальную культуру, так сказать, эти вот предметы. Я, например, сейчас в своем возрасте еще пока к этому не пришла, поэтому меня мало интересуют мои резиновые с пищалками медведи. Вот мы сейчас с вами заговорили, и я подумала: «Что бы это для меня было?» Какие-то вот эти мишки, которые отвратительно раскрашены в грубые цвета, которые можно было нажимать и у них пищало в спине какая-то пищалка. Аналог этого Эко вспоминает настолько живо, настолько точно, с фотографиями, с картинками, что становится просто не по себе. То есть читатель становится как бы с ним вместе проживателем этой чужой памяти. Это удивительным эффект! А кроме того, там огромное количество и политики, и литературы, и поэзии. Потом есть период, когда он молод, когда он проходит через увлечение французским символизмом, когда музыкальная культура… Он как-то умудрился, этот Эко, я не знаю, как ему это удалось, это эксперимент, втащить именно вот популярную музыку эстрады в художественный текст, в прозу, в роман. Там из этих цитат скроены большие куски текста, и ты как бы это все слышишь. Я, разумеется для перевода, организовала для себя целую database из этой музыкальной культуры, потому что ее так просто не найдешь. То есть нельзя прийти в магазин и сказать: «Дайте-ка мне, пожалуйста, фашистские песни 30-х годов», да еще в каком-то особом исполнении. Или эстраду того же времени, которая к политике никакого отношения не имела. Аналог нашего Утесова, грубо говоря. Перевод всего этого был таким напряжением, таким множеством решений, которые переводчески приходилось находить, что это очень, конечно, стимулировало и веселило меня как профессионала. Ну, вот. А герой конструирует себе, конструирует, и постепенно он к чему-то там приходит. Я не буду рассказывать, там масса событий. Это, вообще-то, роман приключенческий. И почему он вдруг вспоминает, и откуда он узнает, что с ним было в эту ночь на этой горе, в этом 1943 году, это я вам сейчас рассказывать не стану, потому что вам надо лучше всего, наверное, как и любому читателю, все-таки купить книгу Эко, или там взять ее напрокат. Но могу сказать, что эффекты, борьба против материала и победа над этим материалом, которую Эко умудряется проделать в своей книге, — это что-то феноменальное! В ХХ веке я такого не знаю.
М. ПЕШКОВА: Тем не менее, о потери памяти ведь писали разные писатели. И много писали. В чём удивление этой книги? В чём открытие этого героя? Что Эко в художественном плане сделал для развития этой темы?
Е. КОСТЮКОВИЧ: Я знаю, что есть в Италии одна знаменитая книга о потерявшем память человеке. Это реальный случай. Написал её Леонардо Шаша. Это о потерявшем память Эсколлене. И Эко, разумеется, ее цитирует. Потому что Эко вообще все, что можно цитирует. Эко — это человек, для которого цитата — это есть минимальная единица жизни рассказа. Ну, и, конечно, там есть это история из Шаши. Она тоже воспроизводится там. Правда, некий мужчина был найден в обеспамятевшем состоянии где-то под забором. И на него моментально нацелились две жены, которые были объявлены вдовами. У каждой из них был исчезнувший из дома муж, ушедший за сигаретами и не вернувшийся. Некогда обе заявляли, что это он. И он должен был выбирать. Об этом книга Шаши. И так она и кончается комически, рокомбольные достаточно приключения этого человека между двумя женщинами, между всеми, кто на него претендует. Он понятия не имеет, кто, собственно, действительно, там должен быть с ним, а кого он должен продолжать не учитывать в своей жизни. Да? Эко же претендует сам на себя, то есть и герой Эко. Дело не в том, что там какая-то борьба за него, или кому-то он особенно понадобился, он как и интеллигент должен понять, кто он такой. Он не может продолжать существовать, хотя он всё, в общем, в своей жизни наладил этот герой проснувшийся. Да? У него по-прежнему чудесная студия антикварной книги в центре Милана. У него есть по роману, по сюжету жена, внуки, дети, да ещё и возлюбленная. Так, как бы не понятно, любил ли он её в той жизни. Он пытается это вспомнить, но в этой точно она ему очень нравится, эта девушка. Поэтому у него не было бы, наверное, причины так сильно терзаться, если бы не интеллектуальный поиск. Он должен понять, кто он такой. Он должен понять. А мы все, читатели, вместе с ним попытаемся понять, кто такие мы. И это, конечно, первая эта кондиция, условие, которое ставит по сюжету Эко, сюжетное начало, пружина, о которой мы с вами говорим, потеря памяти и попытка её приобрести. В этом романе этот поиск, понимаете, задан, как начало приключенческой книги и одновременно исследование, в общем, семиотического интеллектуального плана, что всегда у Эко и было. За что его любят, так за «Имя Розы». Ну, и здесь тоже самое. Философии сколько угодно, эстетики — сколько хочешь. А если нравится, например, поп-культура, или, допустим, эстрада, история эстрады, история популярных музыкальных жанров, то, пожалуйста! В романе Эко их сколько угодно и даже с картинками. А если ты хочешь получить страшную повесть, жуткую, трогательную, реальную, живую о совести человека, попавшего в водоворот войны, и о том, как трудно решить, можешь или не можешь ты сделать определенную вещь, то опять же в романе Эко центральный эпизод посвящен этому. Поэтому здесь есть все. Но, как обычно у этого автора бывает, здесь есть очень много для любого читателя. За это его и любят.
М. ПЕШКОВА: Скажите, пожалуйста, на Ваш взгляд, почему до сих пор Умберто Эко не стал Нобелевским лауреатов?
